Сердца трёх - Лана Алвин

Только теперь понимаю: это снаружи жарко, а здесь, в пещере, довольно прохладно. Я даже поёживаюсь немного в своей футболке. Она же, как назло, после купания в солёной воде ещё и села, обнажив мой животик. Он у меня вполне приятный, плоский и ровный, но в присутствии мужчины как-то становится неловко. Но сколько ни пытаюсь натянуть ткань, она не поддаётся. «Ну и ладно, пусть любуется!» — думаю, усаживаясь поближе к костерку.

— А вы предусмотрительный, Николай, — говорю, чтобы заполнить тишину. Здесь, в пещере, очень тихо. Слышно, как потрескивают веточки в огне, да снаружи доносится размеренный шум океана. Его можно и не замечать, наверное. Скоро перестану — привыкну.

— Да это зажигалка капитана «Изабеллы». Он забыл её, когда приходил посидеть после вахты. Мы были как раз в кают-компании, дегустировали новый сорт виски. Капитан пришел, попробовал кубинскую сигару, а потом ушел. Его позвали на мостик. Вот, зажигалку и забыл.

— Красивая вещица, — говорю. — Можно посмотреть?

— Пожалуйста, — Ник протягивает мне позолоченную Zippo. Щелкаю несколько раз и возвращаю. Красивая и дорогая. Инкрустирована блестящими камешками. Интересно, драгоценные? Но спросить об этом спутника своего как-то стесняюсь.

— Что ж, миледи, давайте знакомиться поближе?

— В каком это смысле? — хмурю брови.

— Не в том, в каком вы подумали, развратная вы натура, — усмехается Ник.

— Ничего такого я и не подумала, — фыркаю возмущённо.

— Позвольте представиться, я — Николай Горчаков, работаю… в финансовой сфере. Акции, облигации и прочие экспроприации, — улыбается после этого слова. Мне оно что-то напоминает, но я значение забыла.

— Экспроприации — это же что-то связанное с денежными переводами, да? — спрашиваю.

— Угу, — кивает Ник и улыбается иронично. — С ними, родимыми. А вы, миледи, как свою жизнь прожигаете?

— В отличие от вас, не прожигаю, а созидаю. Я художник-реставратор. Восстанавливаю живописные полотна: картины, иконы.

— А, так бы спец по барахлу?

— Что?! Как вы назвали?!

— Ой-ой, простите, что задел ваши тонкие чувства, — смеется Ник. — Просто для меня всё старое — это барахло. Потому я терпеть не могу музеи, галереи и прочие кладбища допотопных вещей. Им место на помойке истории. То есть кому нравится, пусть роются в этом старье, но не я, — поясняет спутник, подкидывая в костёр тонкие веточки.

— Что, даже «Мона Лиза» для вас барахло? — спрашиваю с сарказмом. — Или, может, «Боярыня Морозова», портреты Пушкина и Гоголя? А может, творения великого Андрея Рублёва?!

— Да всё это старьё, так считаю, — говорит Ник.

У меня от таких слов дыхание перехватывает. Да как он может заявлять подобное о величайших произведениях мирового искусства?! Я беззвучно раскрываю и закрываю рот, собираясь подобрать такие веские слова, чтобы у этого нахала глаза сначала на лоб полезли, а потом выпали из орбит и рухнули в костёр! Как ему не стыдно?!

— Миледи, закройте рот, вам туда экзотическое насекомое залетит, — предупреждая мою гневную тираду, говорит Ник, и я, резко схлопнув губы, издаю чпокающий звук. Мужчина тут же поворачивается, смотрит на меня и неожиданно начинает хохотать. Да так заливисто и задорно, что я поневоле начинаю улыбаться. Но тут же одёргиваю себя: что смешного?!

— Что, неужели поверили? — сквозь смех говорит Ник. — Правда решили, будто я искусство считаю старой рухлядью?

— Вы… вы… — я пыжусь, а слова опять в горле застряли.

— Ну ладно вам, миледи. Расслабьтесь. У вас очень интересная работа. Расскажите что-нибудь.