— Пойдемте, Анна! — Доктор наконец вынул из кармана руку и легонько взял Аню за локоть. Она послушно пошла, глядя на черные глазницы станционных окон. Более ужасной картины, чем движение фонаря, она в своей жизни не видела, даже во время болезни, даже в бреду. Она машинально переставляла ноги, чувствуя на руке чужие холодные пальцы, и точно знала, что отдала бы полжизни за то, чтобы оказаться сейчас в теплом купе дополнительного поезда «Челябинск — Москва».

Да, это был джип — темно-серый «Ниссан» с блестящим багажником во всю крышу и лебедкой, нависавшей над бампером. Свет сильных фар упирался в кирпичную стену станции, и оба световых потока словно дымились. Крохотная площадь за станцией была усеяна битым стеклом, хрустевшим под ногами, но протектору джипа было на это наплевать.

Открылась задняя дверца, из машины выпрыгнул еще один крендель: невысокий, ладный, с наголо обритым черепом. В его лице было что-то азиатское, плутовское; он не видел, что произошло на платформе, поэтому был преисполнен оптимизма сверх всякой меры.

— Добро пожаловать! — Слегка пританцовывая на месте от избытка энергии, он сделал куражливо-пригласительный жест в сторону джипа. — Заходи, доктор, чай будем пить, разговаривать.

«Доктор? Он знает Лоренца?» — подумала Аня. Доктор отпустил ее руку, словно оставляя Аню на произвол, и направил палец в сторону азиата.

— Мансур, — сказал он с какой-то непонятной нежностью, — у тебя горе, большое горе.

— А? — Азиат замер; улыбка медленно стала сползать с его лица. — Чего говоришь, доктор?

— Такое горе, что не знаю, как тебе и сказать. — В голосе доктора появились нотки сострадания. — Но я тебе скажу, Мансур, все равно скажу, что ты больше не увидишь твоего брата. Погиб твой брат, Мансур, убили его в Мелекесе, застрелили и бросили в реку. — Доктор глаз не сводил с азиата и не сводил с него своего длинного белого пальца.

— Убили, да? — вдруг поверил тот, меняясь в лице. — Ай, какая беда, доктор, какая беда! — И вдруг сел по-турецки на асфальт и, уперев ладони в бедра, стал раскачиваться из стороны в сторону, загоревал, чуть ли не заплакал. — Я же говорил ему, доктор: Али, не ехай в Мелекес, там же Гурген тебя ждет и будет тебя резать, но Али взял автомат и поехал, ай, какая беда!..

И снова зашумело в кронах деревьев, и опять в воздухе начала нагнетаться страшная неведомая сила, и вдруг она стала гнуть к земле свет автомобильных фар. А потом… Это невозможно объяснить словами, но Аня ясно видела, как темнота вокруг начала медленно уплотняться, густеть, и вот исчезли очертания тополей, щетка кустарника и забор с острыми пиками, а потом исчезла и сама станция, за которой они стояли на маленькой площади, — непроглядная гуталиновая тьма, как живая, медленно стягивалась вокруг джипа. И в этой тьме ощущалось что-то неестественно-одушевленное; это была тьма весьма опасного свойства. Коренастый и тот, который был в белой футболке, остались во тьме, и Аня откуда-то знала, что тьма их уже не выпустит, что они остались там навсегда. Реальности больше не было. Лоренц медленно опустил палец, как опускают дуэльный пистолет после удачного выстрела.

Что-то начало потрескивать над головой, возникли из неоткуда белые крохотные искры, похожие на хлопья снега, — они заметались в воздухе, будто бы занимая каждый свое место. И вот уже над джипом висел белый дрожащий круг.

И вдруг Лоренц сказал:

— Выходи!

В полнейшей тишине его голос прозвучал как орудийный раскат.

И Ане вдруг стало понятно, что сейчас здесь, на этой площади, собирается в единое целое страшная мертвящая сила, жуткие ее сгустки летят отовсюду, чтобы примкнуть, — вон они потрескивают как электрические разряды, шипят в кронах деревьев, мечутся в своих невидимых судорогах, рвутся друг к другу, — это был настоящий гнев, это был гнев Ордена — Аня знала это (откуда, откуда?) — готовый вот-вот обрушиться и покарать.