Перстень с печаткой - Андраш Беркеши (1986)

В конце концов командир полка «понял» его и разрешил ему вместе с Шалго и весельчаком Олегом, шахтером из Донбасса, а теперь офицером военной контрразведки, поехать в Римские купальни на сборный пункт военнопленных полка и отобрать из ожидавших отправки в тыл пленных тех, которые будут утверждать, что они венгерские партизаны.

По Сентэндрийскому проспекту длинной вереницей тянулись измученные, оборванные немецкие и венгерские солдаты; среди них попадались и одетые во все черное нилашисты. Гражданские, словно, маленькие островки в половодье, держались особняком.

Кальман уже начинал жалеть о своей затее. Когда гражданских выстроили в одну шеренгу и Кальман по-венгерски сказал, чтобы участники антинацистского Сопротивления сделали шаг вперед, то, за исключением нескольких человек, вперед вышли все.

— Ну, что скажете? — шепнул не без ехидства Шалго. — Теперь вы поняли, кто был прав? Если бы в Обуде собралось столько борцов Сопротивления, мы бы давно уже дрались где-нибудь под Берлином.

Кальман сердито отмахнулся и стал спиной к ледяному, пронизывающему ветру. Он задумчиво смотрел на толпившихся во дворе немецких солдат. Вдруг среди них он заметил сподвижника майора Шликкена, лейтенанта Бонера. В один миг на него волной нахлынули воспоминания о пытках, он увидел, как наяву, изуродованное тело Марианны. Кальман метнулся к фашисту, одним ударом кулака свалил его на землю, принялся бить, бить, бить, топтать ногами. Если бы какой-то другой немецкий офицер не вышиб у него из рук пистолет, он пристрелил бы Бонера. И этим офицером оказался военврач Мэрер…

Полковник Семенов был немало удивлен, когда Кальман Борши явился к нему в штаб полка с немцем Мэрером. Сначала он никак не мог понять, каким образом этот, немецкий офицер мог оказаться участником движения Сопротивления, а когда наконец понял, ни за что не хотел согласиться исключить его из числа пленных. Позвонил в штаб дивизии, откуда ответили: можете оставить впредь до дальнейших распоряжений при своем штабе.

Вечер Кальман провел с молчаливым Мэрером. Они выпили водки, закусили салом, холодцом. Шалго пить отказался. Сидели на кухне. Тяжело ворочая языком, Кальман спросил доктора, что ему известно о дяде Игнаце.

— О докторе Шавоше? — переспросил Мэрер.

— Да. Что вам о нем известно?

Шалго сидел на низеньком табурете. Ему хорошо было видно сразу же помрачневшее лицо Мэрера.

— Шавош! — с ненавистью прошептал он. Кальман, чуя недоброе, стиснул его запястье. — Он предал нас всех. Не только меня, но и профессора Калди и других. И вас тоже. Всех предал!

— Вы пьяны. Подите и окатите голову холодной водой из крана.

Кальман тупым взглядом уставился на Мэрера, а тот тихо, но, видно, подогреваемый изнутри ненавистью необычайной силы, рассказал обо всем, что произошло…

В конце ноября сорок четвертого года Шавош угодил в руки немцев. Радиопеленгаторы засекли его передатчик. Допрашивал его сам Шликкен. Вскоре арестовали доктора Мэрера, а затем и профессора Калди. От капитана Тодта Мэрер узнал, что Шликкен и Шавош на чем-то сторговались. В начале декабря Игнаца Шавоша переправили в Берлин, вместе с ним поехал и Генрих фон Шликкен. Профессора Калди отправили в лагерь смерти Дахау.

— Как это вас не расстреляли?

— Я все отрицал. Поскольку в руках гестаповцев не было никаких улик, а мой отец в то время еще был на фронте, меня оставили в живых.