Танго втроем - Мария Нуровская (2012)

Я, Соня, согласно кивнула головой.

ЕЛЕНА:

– И прекрасно. Любит или не любит – это не трудно узнать. Ты не смущайся, голубка, не беспокойся – я допрошу его осторожно, он и не заметит. Нам только узнать: да или нет?

Заслушавшись, я смотрела на нее: она была старовата для роли Елены, лицо без макияжа сильно портили огромные темные круги под глазами, и все-таки она была Еленой… Ее игра так завораживала, что я даже забыла, что это всего лишь пьеса.

Эльжбета умолкла, и ее молчание вернуло меня к действительности.

СОНЯ:

– Ты мне скажешь всю правду?

ЕЛЕНА:

– Да, конечно. Мне кажется, что правда, какая бы она ни была, все-таки не так страшна, как неизвестность. Положись на меня, голубка.

«Не могу, – в мыслях ответила я, – именно на тебя я и не могу положиться», – но поспешила вслух прочитать:

СОНЯ:

– Да, да… Я скажу, что ты хочешь видеть его чертежи… Нет, неизвестность лучше… Все-таки надежда…

Я произносила текст, одновременно ведя мысленный диалог с Эльжбетой: как же мне тебе верить, если ты выбрала именно этот отрывок из пьесы – двусмысленный, касающийся мужчины? Только в пьесе мужчина любит тебя, а в жизни – меня…

ЕЛЕНА:

– Что ты?

СОНЯ:

– Ничего.

И здесь Соня выходит, но, поскольку это было только чтение, я просто отложила текст, посчитав, что на этом мы закончили.

ЕЛЕНА:

– Нет ничего хуже, когда знаешь чужую тайну и не можешь помочь. Он не влюблен в нее – это ясно, но отчего бы ему не жениться на ней? Она не красива, но для деревенского доктора, в его годы, это была бы прекрасная жена. Умница, такая добрая, чистая…

– Прекрати! – воскликнула я. – Ты ведь так обо мне не думаешь! Не считаешь, что я добрая, что чистая…

Она перевела на меня полубезумный взгляд:

– Этого ведь нет в тексте?!

– Нет, – буркнула я, сбитая с толку. – Сони вообще уже нет в комнате, она вышла…

– Тогда зачем ты мне помешала?

И она вскинула голову, продолжив свой монолог.

ЕЛЕНА:

– Меня замучит совесть… Вот он бывает здесь каждый день, я угадываю, зачем он здесь, и уже чувствую себя виноватою, готова пасть перед Соней на колени, извиняться, плакать…

Эльжбета молчала. Мы смотрели друг на друга, и в этот момент у нас обоих навернулись слезы на глаза.

– Это я тебе должна была сказать… – прошептала я.

Но она не захотела говорить на эту тему.

С минуту в комнате царила тишина, потом Эльжбета спросила своим нормальным голосом:

– Ну и как? Наше чтение по ролям тебе хоть немного помогло?

– Мне досталась слишком маленькая роль, – ответила я.

Никаких объяснений она не потребовала, хотя я ей обещала все разъяснить. Такая уж она была, слишком тактичная. Я-то хотела, чтобы она начала допытываться, тогда мне легче было бы ей открыться. Мы обе искали дорогу друг к другу на ощупь. Одно бесспорно, все же потихоньку продвигались вперед.

Мой ответ был правдивым, я еще ничего о себе не знала, даже того, виден ли конец моему кризису. Крошечный проблеск, возникший во этой репетиции, определенно обнадеживал. Во всяком случае, если я вернусь к своей прежней форме, то никогда не забуду урока, преподанного мне в театре: никому нельзя доверять безоглядно, даже самой себе не всегда можно верить. Внимательнее я взглянула и на наш с Зигмундом супружеский союз. Эльжбета не настраивала меня против Зигмунда. Да, иногда она говорила очень горькие вещи, но говорила не в адрес Зигмунда, а по поводу мужчин вообще.

– Нет ничего глупее в жизни, чем питать иллюзии, – как-то раз сказала она. – Но большинство людишек этого не понимает.