Танго втроем - Мария Нуровская (2012)

Он вел меня по лестнице, заботливо придерживая за плечи, будто имел дело с тяжелобольным человеком. Я так и чувствовала себя – моя театральная болезнь давала о себе знать с неослабевающей силой.

Той ночью я увидела Эльжбету во второй раз, теперь уже во сне. Она была от меня на расстоянии вытянутой руки, все в том же длинном черном платье. С лицом монашки.

– Почему я не пришла на премьеру?

Она смеется, но в глазах стоит какая-то нездешняя тоска.

– Потому что выбрала Иисуса Христа. Ему пожертвовала свою роль. Великую роль. Ты ведь не можешь не признать, что это была моя пьеса и моя роль.

– Да, конечно, – отвечаю я. – И поэтому я никогда не сумею тебя понять.

А она опять смеется:

– Все уже позади…

Проснувшись, я не переставала думать об этом сне. То, что она сказала, вполне правдоподобно. Отречение от того, что для любого другого актера было бы невозможно. Сыграть великую роль. У нее этот шанс был, но она им не воспользовалась. Сумела отказаться, я бы не смогла. В этом заключалась вся моя драма.

Но когда потом я лежала с закрытыми глазами, укрывшись за валом из песка, мне вдруг пришло в голову, что у нее могла быть совершенно иная мотивация. На генеральной репетиции Зигмунд заиграл в полную силу. Все убедились, что образ Мольера, создаваемый им, правдив. А именно это и требуется в театре: так представить вымышленный персонаж, чтобы он стал частью показываемой правды. И Зигмунду это удалось блестяще. Тогда ее план, направленный на то, чтобы уничтожить и унизить его своим триумфом на сцене, мог не воплотиться в жизнь. Она не могла допустить, чтобы он благодаря ей наконец выбился из середнячков. Не в том была ее цель. Поэтому она и не явилась на премьеру. Не дала сыграть ему важную в жизни роль. В другом составе никто из нас не блеснул талантом. Мы были как туловище, лишенное головы, которое движется, жестикулирует, но остается немым и слепым.

Я ждала, что мой сон повторится. Он прервался на полуслове, а мне было интересно, что она мне хотела сказать, что означают ее слова: «Все уже позади…» По сути, они не значили ничего, если только потом не должны были последовать какие-то важные признания…

Из-под полуприкрытых век я взглянула на Зигмунда – он лежал навзничь, подставив лицо солнцу. Зигмунд тоже имел полное право обвинить Эльжбету в своем упущенном шансе… Тогда, на генеральной репетиции, после произнесенных им слов умирающего Мольера: «Позовите Мадлену! Она посоветует мне… Помогите…», я подумала, что, может быть, поэтому и отыскала ее, что хотела того же самого. Хотела, чтоб она посоветовала мне, как вновь обрести мужчину, которого я потеряла и которого она так хорошо знала… Быть может, я сумела бы отыскать его на сцене, если бы она это нам позволила, если бы так внезапно тогда не исчезла… Как же все было символично! Когда Лагранж, вернее, актер, его игравший, восклицал: «Уважаемые господа! Прошу вас… покинуть театр! В театре произошло несчастье…» В театре действительно произошло несчастье, когда в гримерную вошел режиссер и сообщил, что она не пришла на премьерный спектакль… Все так тесно переплелось – театральная пьеса и разыгравшаяся в театре трагедия. В общем, пьеса в пьесе… «Мнимый больной» в «Кабале святош». Студентка Зигмунда в волнении кричит: «Вас возводят в доктора! Вы готовы присягнуть?..» А Мольер показывает два пальца, поднятых вверх, как для присяги.

МОЛЬЕР:

– Iuro…

И вдруг хватается за сердце, а потом падает на подмостки авансцены.

МОЛЬЕР:

– Позовите Мадлену!

Вот именно, позовите Мадлену… позовите ее!

Я слышу из-за своего укрытия, как какие-то люди играют в бридж.

– Два без козыря!

– Пас.

– Три в трефах.

Приподнимаюсь на локте:

– Зигмунд… Кажется, я собираюсь от тебя уйти…

Лицо, подставленное солнцу. Зигмунд, не пошевельнувшись, не открывая глаз:

– Оля, кончай ты со своим самокопанием…