Марджори - Герман Вук (1995)

— Дорогая, я — могила и буду молчать, как могила. Значит, история делалась сегодня вечером. Возьми все же сигарету, это турецкие, как будто просто вдыхаешь теплый воздух.

Марджори взяла сигарету и неловко затянулась. Она обожгла язык и не почувствовала никакого удовольствия, но докурила до конца.

Такси остановилось у дома из коричневого камня, между Коламбус-авеню и Сентрал-Парк-Вест. Марджори столько раз проходила мимо него, не представляя себе, что кто-нибудь из жильцов подобного дома может быть хоть как-то связан с ее жизнью. Весь квартал состоял из таких домов. В большинстве из них сдавались дешевые меблированные комнаты. Убогие люди, сновавшие в них, выглядели провинциалами, потерпевшими в жизни крах и выброшенными на мель в Нью-Йорке. В окнах почти везде торчали жирные коты, горшки с чахлой геранью и сморщенные дряхлые дамы, выглядывающие сквозь закопченные занавески.

— Давай поднимемся, — предложила Маша, — увидишь моих. Мама будет счастлива познакомиться с тобой, я знаю.

Марджори взглянула на свои часики.

— В другой раз. Уже больше девяти. Моя мама волнуется.

Девушки обменялись рукопожатием. Маша сказала:

— Завтра мы пойдем на ленч в закусочную. Это я решила. А ты как, поддерживаешь? У тебя перерыв с двенадцати до часу?

— Да. Я с удовольствием пойду.

Марджори шла домой в состоянии, близком к потрясению, как после первого свидания с красивым парнем. Она долго не могла уснуть. Крутилась, металась по постели, повторяя в уме все, что говорила Маша. И, уже проваливаясь в сон, она, казалось, все еще слышала этот энергичный низкий голос, болтающий о театре.

7. Вечер у Зеленко

В последующие дни они больше всего говорили о театре. Их связывал общий восторг.

В основном говорила Маша. Она говорила, говорила и говорила, так что Марджори казалось, что поток сентенций, пошлого едкого остроумия и интимных сплетен этой девушки о хорошо известных людях никогда не кончится. Особенно Марджори нравились длинные разговоры о ней самой: ее таланте, ее шарме, ее перспективах, с бесконечным обсуждением техники ее игры после каждой репетиции. Часы пролетали незаметно, когда они были вместе; так бывает в любовной истории.

Компания Маши интересовала Марджори гораздо больше, чем то, что происходило в ее собственном доме. Там шли приготовления к назначенной на субботу перед представлением «Микадо» бар-митцве ее брата Сета. По мнению Марджори, невозможно было сравнивать эти два события. Ее собственный дебют в спектакле в колледже оставил в ее памяти такой же след, как открытие сезона на Бродвее. Для тринадцатилетнего парня бар-митцва должна иметь не большее значение, чем день рождения, только с религиозными атрибутами. Однако, очевидно, в семье Моргенштернов никто больше так не думал. Ее родители, похоже, вообще не подозревали, что она репетирует. Марджори поражало то, что интерес ее матери к уходам и возвращениям дочери постоянно ослабевал. Даже когда она возвращалась с вечеринок, с Сэнди, ее не засыпали нетерпеливыми вопросами. Обычно она находила родителей за обеденным столом. Они сосредоточенно изучали списки гостей или спорили о счетах поставщиков продуктов. Отец и мать автоматически приветствовали Марджори и продолжали свой разговор:

— Но, Роза, Капман сделает это за семнадцать сотен. Лоуенштайн хочет две тысячи.

— Да, и, возможно, именно поэтому каждая женщина в моем клубе обращается к Лоуенштайну. Первый класс есть первый класс. Как много бар-митцв собираемся мы устраивать в этой семье?