Любовники - Кэтлин Уинзор (1997)

— По-моему, он сделал это, чтобы помучить тебя. Он ведь жестокий, ты же знаешь. А жестокость — часть того, что доставляет ему огромное наслаждение. И не только ему…

— Жестокость? — спросила удивленно Джасинта и слегка нахмурилась.

— Конечно! И особенно когда речь идет о женщинах… Полно, дорогая, хватит об этом. — Шерри снова крепко прижала Джасинту к себе. — Мы должны делать то, что можем, а именно утешать друг друга. Прежде я дожидалась его в одиночестве. А ты будешь ждать его, может, намного дольше, но уже не одна.

Джасинта отвернулась, стыдясь того, что думала только о себе. Как же она эгоистична! На ее лице возникла импульсивная улыбка.

— Мы будем очень счастливы вместе, — громко проговорила Джасинта, поцеловав мать в щеку. — И вообще не стоит волноваться, вернется он или нет. Вот так!

— Конечно же, не станем! — радостно подхватила Шерри и еще крепче прижалась к дочери.

Потом Шерри подняла руку, и у нее на ладони оказалась целая горсть снежинок.

— Смотри! — воскликнула она. — Смотри, сколько я их поймала! Вот… — И Шерри попыталась очень осторожно передать снежинки Джасинте, которая следила за движениями матери с превеликим вниманием. Но белые звездочки таяли… Они таяли, а молодые женщины собирали их снова. И даже привстали на полу экипажа, который, подскакивая на рытвинах и ухабах, стремительно несся вперед. Так стояли и ловили снежные хлопья, а их веселый переливчатый смех разносился в темной морозной ночи.

Царство покоя

Зеркальце в белой алебастровой рамке с сидящим наверху белым голубком отражало женское лицо. Такое обрамление делало облик Аморет особенно красивым, хотя стояло раннее утро и она была еще без макияжа, который обычно подчеркивал ее прелести. Ее глаза, огромные, светло-синие, с густыми длинными ресницами, смотрели серьезно и сосредоточенно. Пухлые розовые губы были полуоткрыты, как если бы Аморет дышала слишком часто, что она, впрочем, и делала, изумляясь красоте своего отражения. В маленьком изящном зеркальце не хватило места, чтобы отразить водопад роскошных золотисто-рыжих волос, разделенных прямым пробором, ниспадающих на плечи и почти достигающих пояса.

«Этот ребенок — само очарование, миссис Эймз!»

«Какая красивая девушка!»

«Прелестнейшая женщина!» Аморет Эймз… Она глубоко вздохнула и улыбнулась. Как хорошо, как приятно быть такой красавицей! Никто и никогда не говорил ей, как она красива, ибо внешность Аморет была столь совершенной, что, по-видимому, окружающие считали ее естественной частью мировой гармонии.

Аморет была одета в черное шифоновое платье, поверх которого покоилась черная кружевная накидка. Сейчас, сидя у туалетного столика, она медленно, с нескрываемым удовольствием расчесывала волосы, наслаждаясь легким шорохом, издаваемым гребешком, когда им проводили по голове.

Туалет совершался в спальне с огромной двухспальной кроватью, еще не убранной. В комнате было свежо и светло от золотых лучей солнца, проникавших в распахнутое окно. Казалось, вся спальня искрится. Этот эффект не в последнюю очередь создавался благодаря тщательно продуманному интерьеру и способности Аморет создавать вокруг себя особую обстановку. Хотя ей не часто приходилось оказываться в неподходящем, с ее точки зрения, месте; если это все же случайно происходило, она старалась как можно скорее удалиться туда, где окружение более гармонично соответствовало бы ее внутренней природе и необыкновенной внешности. Всю сознательную жизнь Аморет люди рядом с ней словно сговаривались за ее спиной следить за тем, чтобы в любом месте она не испытывала дискомфорта. Вот и эта спальня, так любимая матерью, была обставлена для дочери с помощью самого известного художника-дизайнера.