Любовники - Кэтлин Уинзор (1997)

Часто глубокой ночью они поднимались с матраса и гуляли по пустыне, очарованные лунным светом, который в этих чудодейственных местах мерцал как-то странно, не по-земному. Или босиком бродили по сочным лугам и купались в прохладных ручьях.

— Я мечтала о чем-то таком всю жизнь, — говорила Аморет. — Теперь понимаю, что никогда не была счастлива прежде. Я обожаю тебя!

Когда звучали такие слова, он улыбался, и вся его нежность тут же возвращалась. Наверное, это происходило потому, что она безмерно его любила, и, чувствуя эту искреннюю любовь, он превращал свою жестокую неистовую страсть в нежную ласку. А у Аморет создавалось впечатление, что Майлз с помощью своей воли умеет сосредоточиваться во времени и пространстве между двумя этими крайностями со всеми их особенностями.

— Ты — единственный, в ком я всегда нуждаюсь. Ведь религия никогда не предназначалась для женщин, не так ли?

— Возможно, религия предназначена лишь для женщин, не способных любить мужчину, — улыбнулся он.

— Но ответь, разве мы не поступаем дурно? Разве мы не ведем себя безнравственно? — спросила Аморет. — Ведь все, что мы говорим, совершаем и думаем, считается неправильным и скверным, не так ли? Но как это приятно! До чего сладостно! Мне так хочется стать совсем порочной!

— Я отвезу тебя в самолете в Нью-Йорк, — произнес Майлз. — Ты повидаешься с мамой, а я — с женой.

— С женой! Ах да, я же совсем забыла о ней! О Майлз, разве все это не забавно? — И они смеялись до коликов в животе, вспоминая о жене Майлза.

Когда Аморет вновь вошла в свои апартаменты, то обнаружила, что за время ее отсутствия произошли кое-какие изменения. Она увидела в гостиной множество хрустальных люстр и ламп, которых никогда не заказывала. Внимательно осмотрев их и восхищаясь безупречной красотой их форм, Аморет подумала: кто же это распорядился доставить светильники к ней домой?

То же самое, правда, в чуть меньшем масштабе, произошло в спальне и в столовой. В апартаментах царила мертвая тишина, если не считать тихого и приятного позвякивания хрустальных подвесок, которые ударялись друг о друга от дуновения легкого ветерка, проникавшего в открытые окна.

— Мама, — слегка нахмурилась Аморет, — зачем здесь все эти люстры?

— Какие люстры? — озадаченно спросила миссис Эймз. — Я не вижу никаких новых люстр.

— Но вот же они! — возразила Аморет. — Но… если тебе не хочется говорить об этом… — Она пожала плечами. — Мне все равно. Хотя, по-моему, было бы неплохо посоветоваться и со мной. Как-никак это мой дом. И когда в моем доме происходят изменения…

— В последнее время с тобой трудно было советоваться о чем бы то ни было, — грустно заметила мать.

Аморет увидела, что она выглядит усталой и изможденной, стало мучительно жаль ее, и так захотелось поцеловать ее — ласково, как прежде.

— Что случилось, мамочка? Что-то не так?

— Не знаю, что и сказать, — вздохнула миссис Эймз. — Боюсь, любые мои слова могут тебя расстроить.

— Но почему? Ведь ты не сердишься на меня за то, что я ненадолго уезжала отсюда?

Миссис Эймз закрыла глаза. Сейчас она выглядела очень печальной. «Ее гложет тоска, — подумала Аморет. — Надо обратить все в шутку». Но тут же почувствовала, что ее тоже охватила грусть. И задумалась почему.

— Это из-за Дональда? — как можно ласковее спросила она и, опустившись перед матерью на колени, пристально посмотрела ей в глаза. — Ты беспокоишься из-за Дональда, да? Ответь же мне, мамочка! Ответь!

— Зачем ты это сделала, Аморет? Зачем?

— Мне пришлось так поступить, — ответила Аморет. — Но ведь я не причиняла ему боли…

— Дорогая, ты причинила ему страшную боль! Ведь он так сильно любит тебя! Так сильно! Он думал, что ты совершенно счастлива с ним. Зачем ты это сделала?