Миндаль цветет - Оливия Уэдсли (2015)

– Рекс, немедленно извинись перед дядей.

Рекс взглянул на нее и прочел в ее взгляде немую просьбу; краска медленно сбежала с его лица, и, подойдя к Гревилю, он самым спокойным голосом сказал:

– Дядя Пан, я прошу извинения.

Он постоял еще минуту, а потом медленными шагами пошел один через двор, направляясь к дому. Джи последовала за ним.

Когда Дора и Пан остались одни, она строго посмотрела на него и сказала:

– А знаете, вы в самом деле вели себя безобразно. Мальчики терпеть не могут, когда над ними смеются в присутствии девочек. Взрослые мужчины тоже этого не любят.

– Разве, а почему?

– Потому, что они тщеславны.

– Откуда вы это взяли, маленькая всезнайка?

– Я слышала, как тетя Джи говорила это лорду Донеймору, – вы знаете, такому маленькому человеку, с усами, закрученными наподобие двух крошечных мечей, и который страдает одышкой? А он говорит, что благодаря тщеславию они делаются – ну, я не понимаю, это какое-то длинное слово, – но тетя говорит, что оно означает «сносными», и что если бы мужчины не были тщеславны, то женщинам было бы очень скучно. Почему это? – спросила Дора.

С тех пор как Гревиль был в Гарстпойнте, он так часто слышал это слово «почему», что оно произвело на него такое же впечатление, как писк комара над ухом как раз в тот момент, когда хочется уснуть и не можешь поймать это надоедливое насекомое.

Он постарался отделаться двумя спасительными словами:

– Кто знает…

Из дома раздался звон гонга. Дора захлопала в ладоши и начала танцевать.

– Пан, миленький, давайте побежим наперегонки к террасе.

– Я не могу, у меня кость в ноге.

– У меня тоже, как и у всех людей.

Она посмотрела на него с презрением.

– Ну, не будьте дурачком!

Он засмеялся и побежал. Когда они добежали до террасы, он спросил ее:

– Кто позволил вам употреблять такие слова?

– Да все так говорят: и Эмилия, и Джи, и Рекс, да и сами вы – я часто слышала.

Она вприпрыжку вбежала в столовую, где для завтрака был накрыт круглый стол, и вдруг радостно воскликнула:

– Утка, утка, как чудно! Уикгем, положите мне, пожалуйста, побольше фаршу, – обратилась она к дворецкому.

Детям за завтраком в особых маленьких стаканчиках давали херес. Джи в детстве пила херес, и до сих пор у нее сохранился утонченный вкус, а желудок, как у страуса, мог переваривать что угодно; следовательно, детям полезно было пить херес.

Рекс сидел на конце стола против Джи. Он был немного бледен, но спокоен и чрезвычайно вежлив с Гревилем. Во многих отношениях он был еще совсем дитя, но иногда, как и в данном случае, вел себя почти как взрослый. Сидя за столом, он спокойно смотрел на гостя своими темными глазами, хотя в душе он ненавидел его. После случая, который произошел в этот день, он не выносил Пана и презирал его, и не потому, что было задето его самолюбие, а потому, что до этого времени он верил, что взрослые, а тем более родственники, должны относиться к нему сердечно, Пан же своей насмешкой разрушил в нем эту веру.

«Правда, я испугался, но ведь я поборол свой страх, – думал он, – зачем же было надо мной насмехаться?»

С этого дня он избегал Пана, старался не оставаться с ним наедине и без нужды не вступал с ним в разговор.

Джи с Дорой, кончив завтрак, вышли, а Рекс продолжал сидеть с большим достоинством, вежливо дожидаясь, пока родственник его допьет свой кофе с коньяком и ему также можно будет идти.

– Что же ты будешь делать после завтрака? – небрежно спросил Гревиль.

– Не знаю, – ответил Рекс.

Как все дети, он не любил вопросов.

– Будешь читать или поедешь кататься?

– Я еще не придумал.

– Разве никто тебе не говорит, что ты должен делать?

– Нет.

Гревиля злило спокойствие Рекса, которое он принимал за высокомерие; он чувствовал, что в общении с Рексом он потерял почву под ногами, и сердился на него за то, в чем сам был виноват.