Рассвет на закате - Марджори Иток (1995)

Элинор смахнула слезы тыльной стороной ладони и осторожно сняла коричневую обертку. Под ней оказалась картина, вставленная в простую рамку из темного дерева, изображавшая женщину с кошкой, сидящих возле окна. Изображение было выдержано в голубых тонах. В углу стояла подпись автора: Пикассо.

Элинор судорожно вздохнула, и слезы высохли сами собой. Она начала:

— Но где Джулия…

Бен прервал ее.

— Не спрашивайте, — непререкаемо сказал он. — Вам только и надо знать, что Джулия хотела, чтобы картина была у вас.

— Какая красивая! Мне она очень нравится. И я сохраню ее навсегда.

Элинор поставила картину на стол у стены. Она не могла оторвать от нее глаз.

Иллюзия, нежели изображение. И тем не менее от картины исходило ощущение безмятежности, покоя и дремоты.

Элинор рассмеялась и мягко произнесла:

— На месте кошки на картине мог бы оказаться Томасин. — На кошачьей спине тоже были полоски.

— Томасин не похож на эту кошку, — сказал Бен. Он натягивал свое старое потертое пальто.

Элинор встала, подошла к старику, обвила руками его шею и поцеловала.

— Спасибо.

Бен обнял ее, поцеловав в щеку.

— Вы мне почти родня, — сказал он растроганно. — Хотя у меня никого никогда не было. Но знаете, мы с Джулией оба хотели обрадовать вас.

— Ах, Бен, родной вы мой! — нежно ответила Элинор. — Я люблю вас. Спокойной ночи.

Элинор заперла за Беном дверь и услышала, как скрипит снег под колесами отъезжающего автомобиля. Появился Томасин и потерся о ее лодыжки. Она взяла его на руки и зарылась мокрым лицом в пушистый мех.

Спустя минуту она отпустила кота по его настойчивому требованию, и он исчез в выставочном зале, задрав хвост, в направлении некоего секретного места отдыха.

А для нее пришла пора разобраться в себе.

Элинор вздохнула, потирая затылок, и почувствовала, что ужасно устала. Что и говорить, день выдался суматошный.

Она расстелила одеяло на кровати в маленькой кладовой, приготовила тюбик зубной пасты, щетку и крем для кожи, затем прошла в маленький туалет.

Глядя на свое лицо в забрызганное зубной пастой зеркало, она трезвым голосом сказала:

— С днем рождения! Ну что, еще бокал шампанского? Или лучше ляжем?

На улице завывал ветер, и время от времени до Элинор доносился стук неплотно прикрытой фрамуги. Элинор поежилась, включила свет и прошлепала по холодному полу застывшими ногами в рабочую комнату. Там она остановилась, посмотрела на Пикассо и нежно коснулась рамки. Милая Джулия! Милый Бен!

Она выключила электричество и, ориентируясь на пятно света, пошла обратно в кладовую, где было уютно и тепло, но ее все равно била дрожь, пока она раздевалась и тянулась к сумке. Затем она замерла. Проклятье! Она забыла. Во что же ей переодеться?

Все-таки магазин не то место, чтобы спать, в чем мать родила.

Элинор осмотрелась, заглянула в паковочные корзины, на полки, уставленные поломанными вещицами и старой кухонной утварью. На задней стенке были вбиты гвозди, на которых висели садовые инструменты, старенький рабочий комбинезон Бена, ее собственный комбинезон, свитер Джулии и рубашка. «Вот оно, — подумала она, — это прекрасно подойдет. Спасибо тебе, Бен, за твою голубую рубашку!»

Но надев ее на себя, она поняла: рубашку носил не Бен. Полы доставали до колен, рукава были очень длинными, а воротник огромный.

«О, Господи, ведь это рубашка Бентона!»

Элинор не могла снять ее. Приложив воротник к лицу, она почувствовала его запах, и он наполнил ее душу волнами боли и радости. Конечно, конечно, любая женщина в свой день рождения имеет право на фантазии.

Нет, не имеет. Она не может позволить себе фантазии. Ситуация складывалась слишком критически; ей требовались рассудок и логика, а не убаюкивающие предательские мечты об умершем человеке. Скажи это вслух, Элинор: «Он умер».