Кимоно - Джон Пэрис (1997)

В самом деле, он чувствовал, что все, что он делает, — смутное, ненастоящее. Одно было несомненно: что касается денег, то он совершенно разоренный человек. Тысячи фунтов годового дохода, которыми он обладал еще утром, удобства и комфорт, которые казались столь обеспеченными, исчезли еще безнадежнее, чем если бы лопнул какой-нибудь хранящий их банк. Даже к наличным деньгам в своем кошельке он прикасался с таким отвращением, как если бы это были те самые бумажки и звонкие монеты, которыми было заплачено содержателю публичного дома за позор и страдание девушки. Ему казалось, что хозяин гостиницы в Никко смотрел на его чек подозрительно, как будто не обороте его была печать Йошивары.

Джеффри был разорен. Теперь он мог рассчитывать только на то, что сможет заработать своим умом, и на то, что сможет выделить ему отец, — пятьсот фунтов в год самое большее. Если бы он был один на свете, он не мучился бы этим: но Асако, бедная маленькая Асако, невинная причина всего этого ужаса, она была разорена тоже. Она, так любившая свои богатства, свои драгоценности, свои изящные вещицы, должна будет продать все это. Она разделит с ним почти нищету, она, не понимающая и значения этого слова. Это была, может быть, кара, посланная ему за то, что он так твердо решился когда-то жениться лишь на богатой. Но что сделала Асако, чтобы заслужить эту кару? Ведь, слава Богу, его брак оказался, в конце концов, браком по любви.

Джеффри в своем смятении испытывал настоятельную потребность в сочувствии другого человека. Вследствие несчастной случайности он утратил дружбу Реджи. Но ведь он мог еще опереться на любовь жены.

И вот он взбежал по ступенькам «Императорского отеля», страстно желая увидеть Асако, хотя и боялся необходимости сообщить ей это ужасное известие.

Он открыл двери. Комната была пуста. Он искал глазами пальто, шляпы, редкости, домашние вещи, какой-нибудь знак ее присутствия. Но ничего не указывало на принадлежность комнаты ей.

С болезненным предчувствием он возвратился в коридор. Там поблизости оказался бой-сан.

— Оку-сан уехала, — сообщил бой-сан. — Не вернется назад, я думаю.

— Куда она уехала? — спросил Джеффри.

Бой-сан с отвратительным японским злорадством качал головой.

— Я очень извиняюсь перед вами, — сказал он. — Сегодня, очень рано, пришло много народа, Танака-сан, две японские девушки. Очень много говорили. Оку-сан плакала, кричала. Все красивые кимоно увезли очень скоро.

— А где Танака, где он?

— Уехал с Оку-сан, — злорадно сообщил бой, — я очень извиняюсь.

Джеффри захлопнул дверь перед лицом своего мучителя. Он упал в кресло и застыл, смотря и ничего не видя. Что могло случиться? Понемногу возвратилась к нему способность думать. Танака! Он видел маленького негодяя в автомобиле Яэ в Чузен-дзи. Он, наверное, приезжал шпионить за хозяином, как делал это пятьдесят раз прежде. Он и этот полукровный дьявол вернулись раньше его в Токио, опередили его и наплели Асако целую кучу лжи. Она, очевидно, поверила им, если уехала, но куда она уехала? Бой-сан говорил о двух японских женщинах. Она, наверно, поехала в дом Фудзинами, этих ужасных, грязных родных.

Надо найти ее сейчас же. Надо открыть ей глаза, пусть узнает правду. Он должен привезти ее обратно. Надо увезти ее совсем из Японии — навсегда.

Баррингтон проходил по зале отеля, говоря сам с собой, ничего не видя, ничего не слыша, как вдруг почувствовал прикосновение чьей-то руки к своей. Это была Титина, французская горничная Асако.

— Мсье капитан, — сказала она, — мадам уехала. Это не моя вина, мсье капитан. Я говорила мадам, не уходите, подождите мсье. Но мадам околдована. Она, такая честная католичка, говорит молитвы в храмах этих желтых дьяволов. Я сама видела, как она хлопала руками — так! — и молилась. Святые покинули ее. Она околдована.