Кимоно - Джон Пэрис (1997)

Титина была деревенской девушкой из Бретани. Втайне она верила в темные силы. Она уже давно решила, что боги японцев и корриганы[35] ее собственной страны тесно связаны между собой. Она служила Асако еще до ее свадьбы и хотела бы остаться с ней до смерти. Она была бесконечно преданна. Но последовать за своей госпожой в дом Фудзинами и рисковать спасением души она, конечно, не могла.

— Мсье капитан уехал; и мадам очень, очень несчастлива. Каждую ночь она плачет. Почему мсье оставался так долго?

— Всего две недели, — возразил Джеффри.

— Для первой разлуки это слишком долго, — сказала Титина авторитетно. — Каждую ночь мадам рыдает. И потом она пишет мсье и говорит: «Вернись!» Мсье пишет и говорит: «Еще нет!» Тогда у мадам разрывается сердце, и она говорит: «Это из-за какой-то женщины он остается так долго!» Она говорит так Танаке, и Танака говорит: «Я поеду узнаю и, когда возвращусь, расскажи мадам»; и мадам говорит: «Да, Танака может ехать, я хочу узнать правду». И еще больше она плачет и плачет. Сегодня утром, очень рано, Танака приходит с мадемуазель Смит и кузиной мадам. Они все говорят долго с мадам в спальне. Но меня отсылают вон. Потом мадам зовет меня. Она плачет и плачет. «Титина, — говорит она, — я ухожу. Мсье не любит меня теперь. Я ухожу в японский дом. Соберите мои вещи, Титина». Я говорю: «Нет, мадам, никогда. Я никогда не пойду в этот дом дьяволов. Что скажет мадам доброму исповеднику? Как сможет пойти мадам к святой мессе? Хочет ли мадам оставить мужа и идти к этим людям, которые молятся каменным зверям? Подождите мсье!» Я говорю: «Что Танака говорит — это ложь, всегда ложь. Что мадемуазель Смит говорит — все ложь». Но мадам говорит: «Нет, пойдем со мной, Титина!» Но я говорю опять: «Никогда!» — и мадам уходит, плача все время; и шестнадцать рикш полны багажа. О, мсье капитан, что мне делать?

— Я право же, и сам не знаю, — беспомощно отвечал Джеффри.

— Отошлите меня обратно во Францию, мсье. Эта страна полна дьяволов, дьяволов и лжи.

Он оставил ее рыдающей в зале отеля; кучка бой-санов наблюдала за ней.

Джеффри взял извозчика к дому Фудзинами. Никто не отозвался на его звонок. Но ему казалось, что он слышит голоса внутри дома. Тогда он вошел без доклада и с обувью на ногах — величайшее оскорбление японского этикета.

Он нашел Асако в комнате, выходящей в сад, где ее принимали при первом посещении. С ней были ее кузина Садако и Ито, адвокат. К его удивлению и неудовольствию, его жена была одета в японское кимоно и оби, что прежде так нравилось ему. Ее возврат к национальности казался полным.

Асако была такой, какой он ее никогда не знал. Ее глаза опухли от слез и лицо похудело и побледнело. Но взгляд приобрел совсем новое выражение решимости. Больше она не была ребенком, куклой. В течение нескольких часов она выросла в женщину.

Все стояли. Садако и адвокат держались по сторонам, как бы для того, чтобы оказать ей моральную помощь.

Присутствие этих двух японцев раздражало его. Его поведение было нетактично и неудачно. Его высокая фигура в этой низкой комнате казалась грубой и дикой. Садако и Ито уставились на его дерзновенные ботинки с выражением крайнего ужаса. Джеффри внезапно вспомнил, что должен был снять их.

«О, проклятие!» — подумал он.

— Джеффри, — сказала его жена, — я не могу вернуться. Мне очень больно, но я решила оставаться здесь.

— Почему? — резко спросил Джеффри.

— Потому что я знаю, вы не любите меня. Я думаю, что и всегда вы любили только мои деньги.

Ужасная ирония этого утверждения возмутила Джеффри. Он схватился за деревянную раму, как бы ища поддержки.

— Боже мой! — закричал он. — Ваши деньги! Знаете вы, откуда они? — Асако смотрела на него, все более и более пугаясь. — Вышлите людей из комнаты, и я скажу вам, — продолжал Джеффри.

— Я хочу, чтобы они остались, — ответила жена.