Прошлое - Алан Паулс (2009)

Римини не насторожился, даже когда Вера, подписывая в очередной раз чек, по которому расплачивалась кредитной картой, как ни в чем не бывало вытащила из сумочки черную ручку «Реформ» — ту самую, от которой Римини вроде как избавился уже много дней назад; к немалому удивлению хозяина, в руках Веры перо писало легко и свободно, на него совсем не приходилось нажимать. «Мне стало ее жалко, и я решила ее оставить, — сказала Вера, улыбаясь чуть виновато, чтобы заслужить прощение Римини. — Ты ведь не против?» Да нет, конечно, он был не против. Не против чего бы то ни было. Мир был так далеко, и Римини словно стал для него невидимым. Более того, в этот момент он был готов отдать все, что угодно, за малую толику неприятностей, боли и разочарования — которые, как он, конечно, в глубине души понимал, еще ждут его впереди. Римини казалось, что он уже никогда больше не будет таким сильным и храбрым, чтобы бесстрашно и легко принять свою долю страданий. Вот он и хотел воспользоваться этой минутой торжества. Организовать несчастье в подходящий момент ему не удалось — потому что счастье не поддается никакому административному регулированию. Счастье — это потери, утраты, исчезновения и — усталость.

Римини давно не чувствовал себя таким усталым, как в тот момент, когда на дрожащих, подкашивающихся ногах подходил к обратному автобусу. Дело было не в долгих прогулках по пляжу, не в изматывающей беготне за мячиками по террасе, даже не в непривычных, странных, но таких возбуждающих гимнастических премудростях, которыми ему пришлось овладеть, занимаясь любовью с Верой, по ее настоянию — в уединенных местах на свежем воздухе. Нет, эта усталость была неотъемлемым свойством счастья — когда не плывешь сам, а предоставляешь нести себя течению реки, в которой нет ни порогов, ни водоворотов. В общем, Римини сел на свое место и уснул еще до того, как они отъехали; безмятежный сон продолжался, пока автобус не вернул Римини к реальной жизни резко и даже грубовато — сначала один сильный клевок носом, а затем еще несколько толчков — с ослабевающей амплитудой, но от этого не менее неприятных; в тот момент, когда автобус наконец полностью остановился, у Римини возникло ощущение, что усталая машина даже присела и стала ниже ростом — словно одновременно сдулись все четыре колеса.

Римини поднял голову и увидел вставшего в проходе водителя-сменщика, который доставал куртку и набрасывал ее себе на плечи. Слух возвращался к только что пробудившемуся сознанию медленнее, чем способность воспринимать зрительные образы. Как называлась промежуточная остановка, объявленная водителем, Римини толком не расслышал; шофер открыл дверь и вышел со сменщиком на улицу — в открытый проем ворвался холодный ночной воздух. Пассажиры начали шевелиться и сонно потягиваться; кто-то зажег свет, уничтожив тем самым последние следы сонного ночного уюта. Римини понял, что при свете, в шуме и на холоде уснуть ни ему, ни Вере не удастся, и, улыбнувшись ей, стал пробираться к выходу.