Прошлое - Алан Паулс (2009)

Через какое-то время он проснулся от неожиданно вспыхнувшего в нем предчувствия опасности. Открыв глаза, он тотчас же был вынужден снова их прикрыть из-за слепящего яркого света Римини чуть было не закричал, но успел осознать, что яркое пятно впереди не только приближается, но и раздваивается, а самое главное — смещается влево; в общем, заставив себя открыть глаза еще несколько секунд спустя, он уже довольно спокойно проводил взглядом встречный автобус, с которым они разъехались на совершенно безопасном расстоянии. В салоне вновь стало темно. На экране подвешенного к потолку телевизора бегал толстый актер-комик, герой которого, выдавая себя за врача, нацепил белый халат; он держал в руках огромный шприц и норовил воткнуть его в филейную часть рыжеволосой дамочки, в свою очередь бегавшей от него по всему кабинету в одних панталонах и лифчике. Римини в состоянии полудремы смотрел на все это безобразие — и вдруг почувствовал сильнейшее желание. Он повернулся, прижался к Вере, спавшей спиной к нему, и стал медленно, мягко и незаметно тереться о ее тело; к тому же — автобус трясся, сиденье под Римини вибрировало, так что он быстро кончил. Все прошло легко и спокойно; сон сгладил стеснение и стыд, так что, вспомнив об этих мгновениях на следующий день, Римини мог только блаженно и мечтательно улыбнуться; он, кстати, всякий раз вспоминал об удовольствии, полученном им в автобусе, когда занимался любовью на новом месте, каким для них с Верой был дом ее родителей. За выходные они предавались плотским утехам не менее полудюжины раз — и всякий раз меняя комнату, в соответствии с программой физкультурно-туристических мероприятий, которую Вера разработала.

В общем-то, больше они ничего и не делали, если не считать нескольких изматывающих часов, проведенных на террасе за игрой в домашний бейсбол, — настоящие турниры, а не партии. Особенно тяжело они давались Римини — ему приходилось то и дело спускаться и подниматься по склону невысокого холма, на котором стояла терраса, к его подножию, в небольшой сосновый лес, куда имели обыкновение скатываться пропущенные или неудачно отбитые мячики. Кроме того, они с Верой погуляли по окрестным дорожкам и тропинкам и успели несколько раз от души попотчевать друг друга горячим шоколадом в кафе, хозяйками которого были две неразговорчивые строгие румынки, и пару раз поужинать в местном ресторанчике с пластмассовыми, подсвеченными изнутри стенами и вялыми, апатичными официантами — впрочем, после одиннадцати вечера эти ребята словно преображались: скидывали фартуки, надевали широкополые шляпы, брали в руки кнуты и болеадорас, и обеденный зал мгновенно превращался в сцену, где разворачивалось великолепное фольклорное шоу, посвященное жизни гаучо. Все три дня Римини был на вершине физического, плотского, совершенно бездумного счастья. Ни намека на стеснение, на стыд — их с Верой общность угрожающе приближалась к стадии неразрывного единства, как у сиамских близнецов. Оставаясь на несколько минут в одиночестве, Римини развлекался тем, что с упорством, заслуживающим лучшего применения, пытался найти хоть какую-то трещину в этих отношениях, хоть какое-то темное пятнышко, пытался — и не мог. Ему, натуре, вечно жаждущей противоречий, хотелось испытать разочарование, но — мир был безоблачным и спокойным; на небосводе круглые сутки не было ни единого пятнышка от горизонта до горизонта, и казалось, это будет длиться вечно. Ничто не могло испортить им настроение. Они были неуязвимы для неприятностей и для недобрых предчувствий.