Соблазн - Кен Шэйкин (2009)

Дивальдо вышел из ванной, невнятно бормоча что-то о том, что смыв производится неважно, потому что канализационные трубы забиты. Он ничего не может с этим поделать. У Червяка должен быть собственный плунжер.

Барбара радуется, обнаружив, что кто-то еще работает над ее трубами. А бразилец продолжает и продолжает. Она никогда не могла бы влюбиться в мужчину, который заставляет свой половой орган рифмоваться с анусом. Несмотря на его красивую внешность и очаровательные манеры, он более скользкий, чем Червяк, такой же фальшивый, как и его лицензия на продажу недвижимости.

— Ты тоже поешь, беби? Держу пари, ты поешь хорошо-о-о. Давай споем вместе. Какой-нибудь дуэт для двоих, — прибавляет он. Два плюс два. — Мы сделаем это. Мы сделаем это хорошо-о-о-о.

— Нет, спасибо. У меня болит голова. Ты сам можешь спеть дуэтом. — Она имеет в виду, что он может взять свой грязный плунжер и запихнуть его в свой собственный резервуар.

Дивальдо подходит к роялю и скользит рукой по его маслянистой поверхности.

— О, мне нравится способ, которым ты придаешь ему такое сияние для меня, — говорит он Червяку. — Когда ты прикасаешься к клавишам, я готов петь так же хорошо-о-о, как мисс Дорис Дей и Кар-р-рмен.

— Кармен? — переспросила Барбара. Опера? — Ты можешь петь Кармен? — Она почти смеется ему в лицо.

— О, конечно, беби. Я пою Кармен так хорошоо-о-о. Потому что Кармен так похожа на мою ма-а-ать, — бормочет он. — Когда я пою Кармен, я думаю, что должен быть похож на нее, я так люблю мисс Миранду, потому что она как моя ма-а-а-ать.

Он открыл рот, и оттуда полился знакомый голос легендарной голливудской звезды из Бразилии. Дивальдо пел с таким блестящим чувством ритма и так точно следовал мелодии, что, когда Червяк присоединился к нему, аккомпанируя на рояле, реально захотелось, чтобы пианист заткнулся. Аккомпанемент создавал лишь шумовую помеху совершенному исполнителю. Барбара считала, что уже все знает об этом. Но это не было синхронным открыванием рта под музыку. Это было настоящее пение. Он не просто пел как дрэг. Он был Кармен Мирандой.

Такого потрясения достаточно, чтобы вам потребовался героин. Она и так уже страдала от любви. И теперь — открытие, что, хотя гомосексуалисты не могут удовлетворять женщин, один из них уже дважды в ее жизни сделал это. Плюс к этому осознание того, что ей нет смысла заниматься шоу-бизнесом, когда есть такие голоса, как у этого мужчины, который бездарно растрачивает свой талант, занимаясь прочисткой водопроводных труб. И плюс тот факт, что девочка в шляпке «тутти-фрутти» вернулась, и она почти готова попытаться сделать что угодно, в том числе курить героин в одной из туалетных кабинок.

Дивальдо переключает тему разговора, в которой каждая мысль принадлежит теперь Дорис Дей. Он роется в коллекции старых магнитофонных записей в поисках единственной истинной любви, одной из многих. Барбара понимает, что он приходит сюда вовсе не для того, чтобы петь или прочищать водопровод, его интересует именно эта коллекция.

— Откуда у тебя взялись эти потрясающие записи, беби?

— От моей бабушки. — Червяк зевает. — Ленивая манда палец о палец в жизни не ударила. Только лежала, курила и слушала эти записи. Я унаследовал все это дерьмо, больше никому оно не потребовалось. Ее считали чокнутой. Безумной женщиной. Но я знал лучше. Старая манда была смертельно разочарованной, а вовсе не сумасшедшей. Она была обозленной. Настолько обозленной, что ей необходимо было слушать эти записи двадцать четыре часа в сутки, чтобы удержать себя от безумия.

Червяк несколько раз зевнул, прежде чем скрутил в самокрутку еще одну порцию героина. На этот раз Барбара перехватила самокрутку раньше, чем он успел облизать ее.

— Здесь есть табак?

— Нет, только паста и героин.

— Я могла бы подумать о том, чтобы принять оба, но возвращение к курению сигарет превратит меня в твою бабушку.

Она подожгла самокрутку.