– Бедный пианист, – вздохнула Маша, – Арсюша называет его папочкой, а родного отца – Глебушкой. Но, в общем, я уверена в Константинове. Если у Елизаветы Максимовны с ним роман одиннадцать лет, он не может быть плохим человеком.

– Машенька, я не сомневаюсь, что он замечательный человек. Но арестует меня за милую душу. И будет прав.

– За что? Ты врач, ты обязан спасать жизнь раненым.

– Раненым бандитам, за большие деньги.

– А почему за твой труд ты не должен получать деньги? Или ты обязан лечить бандитов бескорыстно? Я, между прочим, читала Уголовный кодекс. Там есть статья – о неоказании медицинской помощи. А об оказании помощи статьи нет. В чем тебя обвинят? Что раньше не донес? А кому ты должен доносить? Этому провокатору капитану Головне, про которого ты рассказывал? Да здесь же вся милиция состоит из таких Головней!

– Машенька, – тихо попросил Вадим, – не надо обвинять весь мир, оправдывая меня.

– Правильно. Тебя не надо оправдывать. Ты ни в чем не виноват. И арестовывать тебя не за что.

– Передачи будешь мне носить? – улыбнулся Вадим.

– Ага, прямо сейчас, приедем и начнем сухари сушить. Только хлеба надо купить подходящего, чтобы не крошился под ножом.

* * *

У Ларисы Величко был закупочный день. На рынок она всегда отправлялась одна, без мужа. Ее Вова дурел от обилия людей и товаров, походив пятнадцать минут вдоль рыночных рядов, жаловался, что голова кружится и в глазах рябит, хныкал, как малый ребенок: «Пошли отсюда!»

А Лариса любила бродить по рынку, долго, с удовольствием торговалась, закупала на несколько дней овощи, парную свинину, розовое соленое сало, творог, травы и специи. Давно отпала нужда таскать продукты с ресторанной кухни. Денег хватало на рыночные закупки – самые свежие и качественные.

Обычно она легко носила тяжести, но на этот раз набрала слишком уж много всякой снеди. В каждой руке несла по три пластиковых мешка, общим весом килограммов тридцать, плечи ломило, к тому же жарища стояла нестерпимая.

Купив упаковку тонкого, как бумага, армянского хлеба, который хорошо разогреть в микроволновой печи, а потом завернуть в него кусок белоснежного домашнего сыра с парой листиков лилового тархуна, Лариса остановилась в раздумье у открытого кафе напротив хлебной лавки. Она размышляла, не посидеть ли минут десять в тени под полосатым тентом, не выпить ли чашку кофе или лучше уж сразу идти к машине и скорее ехать домой с этими неподъемными сумками, тем более домашних дел еще впереди очень много.

«Дома я и десяти минут не передохну, – решила Лариса, – начну сумки разбирать, котлеты крутить. Выпью я здесь, пожалуй, кофейку».

За угловым столиком она заметила одинокую белокурую женщину и тут же узнала ее. Ошибиться невозможно: высокая гибкая шея, гладко зачесанные назад и стянутые в пучок на затылке пепельные волосы, большой выпуклый лоб, тонкий, с аристократической горбинкой нос, светлые изогнутые брови над бледно-серыми, почти прозрачными глазами… За угловым столиком пила в одиночестве кофе Елизавета Максимовна Белозерская, бывшая балерина, любовница полковника ГРУ Глеба Евгеньевича Константинова.

Лариса уже шагнула под полосатый тент, на ее раскрасневшемся лице расплылась радостная, простодушная улыбка, но тут она услышала, как кто-то крикнул с противоположной стороны ограждения, где тоже находился вход: «Елизавета Максимовна!»

Все еще улыбаясь, Лариса инстинктивно сделала шаг назад. Она видела, как к Белозерской прямо-таки на шею бросилась тощая темноволосая девчонка. Возможно, Лариса и не узнала бы ее, но за ней маячила седая голова доктора Ревенко.