Белая ночь - Дмитрий Вересов

И голова у нее закружилась. Сердце ударило в горло теннисной подачей. Ей стало нехорошо.

Потому что она вдруг увидела его. Всего в белом, рядом с какой-то полноватой дамочкой с властным лицом. Того, кого никогда в своей жизни видеть не собиралась. О котором давно забыла. Потому что ей было о ком думать вместо него. Она только испугалась, что он узнает ее и, не дай Бог, подойдет. И Женька заметит это и что-нибудь поймет.

Она никак не могла понять, как же такое возможно. И зачем он сюда пришел. Но потом поняла, вспомнив мальчика под этой фамилией. И еще вспомнила, что очень давно не была на родительских собраниях. Вместо этого сама заходила в школу к учителям.

Она постаралась уйти незамеченной. И сыну Даже не махнула на прощание рукой. Она прошла до перекрестка, и ей от внезапных переживаний стало плохо с сердцем. Она прислонилась к стене, закрыла глаза и стала сползать на землю.

— В скорую кто-нибудь позвоните! Женщине плохо, — еще услышала она прежде, чем погрузиться в обморок.

Когда она открыла глаза, перед ней быстро проплывали круглые, как чужие планеты, желтые лампы. Лязгал складными дверями скрипучий лифт. А когда ее, наконец, перестали беспокоить и положили на кровать, в ее поле зрения вплыла фигура в белом халатике. Лицо ее, меняющееся, как отражение в чайнике, приблизилось, и Флора увидела ничего не выражающие эмалевые голубые глазки.

— Где я? — едва шевеля губами, спросила она.

— В военно-медицинской, — ответили ей.

— Ад? У вас тут сынок мой недавно подрабатывал. Женечка. Может, знаете? — сказала Флора подобострастно, уж очень ей всегда не везло с медиками. Может, хоть это поможет?

Керамические глазки и вправду перестали быть равнодушными и наполнились каким-то ярким чувством. Остренько взглянули на прозрачную капельку на конце иглы и спросили елейно:

— А вы, значит, его мамочка? Помню я вашего сыночка. — И добавила:

— Еще бы не помнить…

Он, ссутулившись, сидел на скамейке в Летнем саду, приподняв воротник пиджака от утреннего холода. И держал в руках мамино кольцо. Все закончилось. И он ничего не смог доказать.

Но теперь он знал, как рассказать ей о самом главном.

Разве это не поступок? Как можно еще доказать ей свое чувство? Клясться здоровьем матери? Но зачем приплетать сюда здоровье ни в чем не повинных людей? Зачем прикрываться дорогим человеком? Отвечать надо своим здоровьем. Продолжения не будет. Теперь это ясно.

Да и не хочется. Все пропитано ядом. Чтобы он ни сделал — продолжения не будет. А значит, он должен напоследок сказать ей, что все было по-настоящему. А она не разглядела.

И это будет так красиво, так правильно. А главное… Главное, что ему уже будет абсолютно все равно, потому что его страдания закончатся. И это единственная правда. Кажется, нет спасения от этой сердечной боли и невозможности продохнуть от обиды. Но стоит принять решение, и боль закончится. Какой грандиозный соблазн!

И он вспомнил несчастного Тимофея Пригарина. А ведь он так и не зашел с ним попрощаться. И тот, наверное, до сих пор лежит и мучается, потому что никто не возьмет на себя смелость протянуть ему то, о чем он просит.

А его, Женькины, страдания сейчас закончатся.

Странно, подумал он. Почему лишь единицы понимают это и действуют в соотвестствии со своим пониманием? Наверное, остальные просто боятся. Как боялся он сам в свое время получить по морде, а потому терпел. И они тоже терпят, потому что боятся. А почему же еще?

Выйти из игры — это ведь так легко.

Это просто конец.

И он встал. Решительно подошел к ближайшей от него статуе и несколько грубовато нанизал ей на палец кольцо.

А потом побежал так быстро, как никогда в жизни не бегал. Шагнул с разбега ногой на ограду и, раскрыв руки, как крылья, полетел навстречу черной воде.