Под рябиной - Эдна Барресс (1995)

— Нет, но вы ничего не теряете. Все равно на официальное подтверждение завещания потребовались бы месяцы, к тому времени сезон закончится, и вы не сможете продать коттедж, в лучшем случае, до весны, если какой-либо предприниматель заинтересуется в развитии этого участка.

— Предположим, Рикки не нашли, тогда как? — спросила я, полностью захваченная этой историей.

— Есть еще мистер Бекк, Стивен Бекк, еще один двоюродный брат, который бы получил это наследство, если бы вас не нашли. Мы беседовали с ним и его женой Марион. Они живут чуть дальше, в Олчестере — маленьком городке. Семейная пара не проявила интереса к Шангри-Ла. Думаю, они просто жаждали, чтобы мы нашли вас. Как я уже говорил, это место не стоит проблем, возникших с оформлением наследства.

Стивен и Марион. Двоюродные! Они знали Рикки еще ребенком! И живут неподалеку, и адрес их имеется. Это уже интереснее. Мы собрались уходить.

— Может, у вас найдется время привести место немного в порядок перед продажей? — предположил Джон. — Есть все причины, чтобы считать себя опекунами и хранителями дома в последующие месяцы.

Шангри-Ла! Наш приют, где сбываются мечты. Пока мы ехали вдоль набережной, ленивое солнце то выползало, то вновь исчезало, отражаясь случайной вспышкой в лобовом стекле, нехотя преломляясь в сером море, высвечивая нимб из золотых волос девушки, которая шагала рядом с мужчиной — две отважные души на прогулке, открытые всем ветрам.

— Воспоминания возвращаются? — поинтересовалась я.

Кусочек детства, времени сильных впечатлений, проведенный в английском приморском городе, должен был оставить неискоренимые следы в памяти. Скалистые заводи, мокрый песок, всплески белой пены возле волнорезов… Белые чайки пролетели совсем низко над машиной, перекрывая своим хриплым криком звук мотора.

— Нет, — сказал резко Рикки. — Я уже говорил, я почти ничего не помню. — Казалось, он и не хотел ничего вспоминать.

— Конечно, если ты намеренно их перечеркиваешь, то и не вспомнишь, — с раздражением сказала я.

Что со мной? Уже несколько дней я плохо себя чувствовала, но подло было с моей стороны вымещать это на нем. Я сжала его колено, как бы прося прощения. Он усмехнулся в ответ:

— Ты отвлекаешь меня от дороги как раз, когда мы почти приехали. — Он указал: — Морское шоссе!

Мы свернули с приморского бульвара на неухоженную дорогу между деревянных хижин, еще закрытых. Сейчас я поняла, что имел в виду Джон Фермер, говоря о «не том конце города». Казалось, дорога иссякла, дальше ее просто нет, и не имеет смысла ехать дальше, а бунгало не добавили никакой ценности.

И, наконец, я увидела его. Уединенный, в стороне от дороги, за когда-то белой, а сейчас полусгнившей изгородью. Запущенная аллея, засаженная кустарником, и какой-то низкорослый, папоротникообразный куст, который, как мне показалось, вел случайное и непрочное существование на побережье. Конечно, среди бунгало все это выглядело явно не к месту.

Строение было довольно большое и когда-то, должно быть, служило удобным домом для семьи. Рикки отстегнул ремень безопасности, выпрыгнул из машины, стал искать ключи. Я последовала за ним.

Все было не так уж плохо, как я боялась. За вечнозеленой аллеей цветущая вишня осыпала розовые лепестки на дорожку, и, когда Рикки открыл дверь, луч света проник внутрь вместе с нами, высветив голубые, красные и зеленые оттенки покрытой клеенкой прихожей.

Затем, когда я вошла сюда следом за Рикки, на секунду меня охватила слепая, беспричинная паника, побуждая бежать, бежать, скорее бежать из этого места. Мне показалось, будто холодная рука скользнула по моему лбу, и я боролась с собой, чтобы вернуться к нормальному состоянию. Конечно, было холодно и сыро, хотя не чувствовалось запаха кошек.

— Ну, вот и она, — грамматика Рикки подкачала, когда он открыл еще одну дверь в то, что называлось залом. Окна французского стиля открывали оранжерею.