Голубые Орхидеи - Джулия Фэнтон (1995)

— Помни, — прошептал Петров, — эта встреча всего лишь формальность. Все уже улажено, и тебя направят в Отдел В. Я употребил все свое влияние, чтобы устроить тебя туда, и ты не должен подвести меня. Ты олицетворяешь собой сливки советской молодежи, за вами будущее.

Он постучал, и дверь тотчас же распахнулась. Помощник провел их в приемную, обставленную тяжелой дубовой мебелью, изготовленной в Сибири. Окна выходили на Лефортовскую следственную тюрьму — здание, еще более ужасное, чем то, в котором они находились.

Их провели в кабинет, большой и слишком жарко натопленный, где за огромным столом под портретами Ленина, Андропова и Хрущева сидел мужчина лет пятидесяти пяти с бесстрастным лицом, тяжелым взглядом и шишковатым, когда-то переломанным носом. Губы у него были тонкие и жесткие.

— Итак, вы — майор Михаил Григорьевич Сандовский.

Михаил кивнул, стараясь сохранить такое же каменное выражение, как на лице Лессиовского. На нем была только что отутюженная, великолепная армейская форма, соответствующая первоклассной выправке героя. Нога полностью срослась, и он совершенно не хромал.

— Вижу — у тебя много наград, — сказал Лессиовский, переворачивая страницу толстого рапорта, лежавшего у него на столе. Михаил разглядел несколько своих официальных фотографий, отпечатки пальцев, различные пометки и ряды, плотно напечатанного с небольшими интервалами, машинописного текста. — «Красная Звезда» среди прочих. Славные военные награды.

— Да.

— Но это ничего не значит — это легко! — Лессиовский внезапно вскочил и ударил кулаком по столу. Звук отдался эхом в огромной комнате с высоким потолком. — Любой мужчина может заслужить награду в бою в порыве энтузиазма, но это не имеет значения! Мы попросим от тебя большего. Мы потребуем предельно полной, абсолютной преданности. Ты станешь механизмом… нашим механизмом. Ты будешь делать то, что мы прикажем… и когда потребуем. Ты готов к этому?

Михаил заколебался. Что-то омерзительное поднялось от желудка к горлу.

— Ну? — нетерпеливо бросил Лессиовский.

Петров с тревогой смотрел на Михаила, ожидая, когда он ответит.

— Я готов, — Михаил услышал, что его слова донеслись как будто из далекого холодного подземелья.

Он вышел из Управления КГБ, испытывая к себе отвращение, и отказался от предложения отца подвезти его на своем черном «Зиле».

— Мне нужно прогуляться, — сказал он Петрову.

Как слепой, брел он по проспекту Маркса по направлению к площади Свердлова, его обгоняли прохожие, в основном работники Кремля, но Михаил не видел их. Снегопад усилился, опушил его ресницы и оставлял металлический привкус на губах.

С содроганием Михаил вспомнил другой снегопад во время обвала. В тот день его жизнь изменилась навсегда. Возможно, ему следовало умереть тогда. Как хорошо было бы сейчас ни о чем не думать и быть свободным от выполнения этих невозможных требований.

— Михаил! — кто-то окликнул его. Вздрогнув, он обернулся и увидел Георгия Казакова, своего старого товарища по училищу имени Фрунзе.

— Михаил, старый пес! Где ты был? Подожди… подожди меня!

Водка. Национальная русская выпивка, обезболивающее средство миллионов, и Михаил превысил свою дневную норму, когда они с Георгием колесили по барам, обмениваясь военными историями. К вечеру, подкрепившись украинским борщом и сациви — блюдом из цыпленка, приправленного грецкими орехами, они с Георгием взяли такси и очутились перед Большим театром.

Массивные белые колонны театра, увенчанные четырьмя вставшими на дыбы конями, запряженными в колесницу Аполлона, видны с любой точки площади Свердлова.

— Давай зайдем и подыщем себе хорошеньких, молоденьких балеринок, — предложил капитан Георгий Казаков, уже сильно пьяный. — Вот чего я хочу — крепкозадых танцовщиц.

Он весело ткнул Михаила в бок.

— Сейчас? — засмеялся Михаил. Он был почти также пьян.