Мелроуз уехал и Мэлия неосознанно пошла вслед за Остином. Возможно, если бы совсем недавно Джек Кейзи не напомнил ей о былом, ее любовь к Остину, как обычно, ослепила бы ее и не позволила трезво взглянуть на происходящее. Но сейчас появившееся в доме облако печали накрыло ослепляющее пламя, и Мэлия явственно увидела пугающие тени той страшной ночи.

Она все помнила с такой ясностью, словно это было вчера. Девятнадцатилетняя Мэлия, запаниковав, бросилась в детскую, соседствующую с комнатой хозяйки, чтобы взять там полотенца. Новорожденной девочке, которую она второпях положила в колыбельку и которая заходилась от крика, было всего несколько минут. А Остин стоял, склонившись над ней, с подушкой в руках.

Он поднял на нее глаза, и она не узнала Остина. Его лицо напоминало безжизненную маску.

— Помоги мне, Мэлия, — попросил он. — Помоги получить то, что принадлежит мне по праву.

Роженица кричала. Ребенок плакал. В дверь позвонили — это приехала бригада «скорой». Глаза ее любовника застыли, как куски льда.

— Я займусь с ними, — промолвил он, — а ты избавься от этого, — он кивнул на малышку.

Он так ни разу и не спросил, что она сделала с младенцем. Когда Мэлия в полночь вернулась домой, Остин поджидал ее в дверях. Заключив ее в объятия, он увел ее в спальню и с такой страстью занимался любовью всю ночь напролет, что она забыла обо всем на свете. Когда на следующий день они узнали о рождении второго ребенка, Остин выдумал целую историю, которую все приняли на веру. Первый ребенок якобы родился мертвым и был похоронен на семейном кладбище.

Несколько дней Мэлия пыталась объяснить себе произошедшее и примириться со случившимся. Однажды она видела Остина на грани помешательства — это было тогда, когда он узнал, что все состояние переходит к его брату. Потом его затаенный гнев перенесся на ребенка Филипа. Однако припадков безумия больше не было — как не видела Мэлия больше и того пугающего выражения лица Остина, которое так поразило ее.

Но теперь, через тридцать лет, это ужасающее лицо всплыло перед внутренним взором Мэлии. И она вновь почувствовала холод, исходящий из пустых глаз.

Зайдя в комнату Ники, Мэлия подошла к кровати, в изножье которой лежало аккуратно сложенное стеганое одеяло. Мэлия закрыла лицо ладонями и отчаянно зарыдала. Господи, почему же она была так слепа?

Лишь еще сильнее расцарапав колени и локти и содрав чуть подсохшую корочку крови на правой ладони при дюжине попыток влезть на отвесную стену, Ники поняла, что все ее усилия напрасны.

Расщелина, в которую она упала, была складкой, уменьшающей давление паров вулкана. За долгие века эрозия разъела вход в нее и постепенно превратила твердь скалы в рыхлую породу, которая рассыпалась в руках Ники. Пытаться забраться на нее было так же бессмысленно, как карабкаться на песчаную дюну — чем больше песка хватаешь руками, тем глубже зарываешься в него.

Оставив свои попытки, Ники села в полной темноте на землю и обхватила себя руками, а ветер вокруг завывал и стонал в катакомбах. Бездействовать было даже страшнее, чем отойти от узкой полосы, через которую в пещеру проникал солнечный свет и которая, как она знала, была прямо над ней. Поднявшись на ноги, девушка измерила тоннель, пройдя от одной его стенки до другой. Он был примерно девять футов в ширину и, как она догадывалась, такой же высоты. Если не считать выходящего наверх, как труба камина, отверстия, тоннель из лавы был почти идеальным цилиндром, образовавшимся в горе по повелению матери-природы.

И вдруг Ники почувствовала родство с этой лавой. Их объединяла одна цель — выбраться отсюда. Ники знала о существовании тысяч тоннелей, пронизавших толщу горного склона. Знала она и о том, что в некоторых из них должны были быть входы и выходы для лавы. Ведомая исключительно инстинктом, Ники собрала всю свою волю, оперлась здоровой рукой о стену и двинулась вперед.