Никто мне не верит - Молли Катс (1996)

— Я ненавижу упражнения для плечевого пояса, — сказала Линн.

Элизабет положила полотенце на обитую материалом скамью для упражнений.

— Их все ненавидят. Но мы должны их делать. На этом держатся все остальные мышцы туловища.

— Пояс, подаренный нам природой, — сказала Бернадин с соседней скамьи, на которой она пыталась отдышаться после 150 отжиманий.

Элизабет рассмеялась, но Линн не присоединилась к ее смеху. Она уже не помнила, когда без специально прилагаемых усилий на ее лице в последний раз естественным образом появлялось довольное выражение.

Напряженное состояние, вызванное тем, что она не знала, когда и какую очередную глубинную бомбу подложит ей Грег, плюс давящая на психику необходимость сохранять вид вечносияющей личности — все это приводило к резким головным болям и вибрирующему напряжению в спине и шее.

Совсем рядом на стене висел телевизор, и в данную минуту на экране выступала Опра. У Опры были свои трудности, но она не жила в постоянной зависимости от чьего-то безумия.

— …Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят, — закончила считать Элизабет. — Теперь вы можете отдохнуть. Хорошенько пропотейте в сауне. А вы, Линн, продолжайте работать. Как ваша головная боль?

— Немного получше.

— Правда? Или вы насмехаетесь над тренером?

— Мне действительно лучше. Но через полчаса все снова ухудшится. Я собираюсь вернуться на работу.

Элизабет села на скамью, которую освободила Бернадин.

— Я не люблю влезать в медицинские проблемы моих клиентов. Но может вам лучше посоветоваться с вашим врачом по поводу этих головных болей?

— Они у меня всю жизнь. Все начинается с проблем с зубами или от напряжения. А сейчас уровень моего напряжения начал подниматься до стратосферы.

— Из-за той важной предстоящей записи?

— В частности…

— Я пытаюсь представить себе, на что это похоже, — сказала Элизабет. — Я понимаю, что такое быть всегда на виду и отвечать за других. Мне приходится делать это на работе. Но перед лицом сотен тысяч людей? Я бы не смогла.

Линн вытерла лицо полотенцем. Оно было испачкано остатками грима, нанесенными ею для эфира.

— Дело не в этом, — сказала Линн. — Я хотела этого. Это — привилегия. Я никогда не буду настолько самонадеянной, чтобы сожалеть об этом.

Линн старалась не перекладывать на других свои проблемы с Грегом. Независимо от того, что они говорили, никто не хотел об этом слушать. Эта история сводила с ума, она позорила ее, и они боялись, что она запятнает и их.

Сколько раз на своем шоу она слушала, как ее гости сожалели о тех людях, которые сторонятся столь необходимой им поддержки, а теперь должна была подавлять в себе собственное импульсивное желание отступить.

Но иногда ей казалось, что, если она не выпустит свои чувства наружу, они разорвут ее.

— Я рассказывала вам, — сказала Линн, — о том человеке, который не оставляет меня в покое…

— Это все еще продолжается?

— Это стало даже хуже. Он забрался в мою квартиру и подсадил туда бешеного енота.

— О Боже, Линн!

Рассказывая, Линн искала на лице у Элизабет выражение настороженности, желания держаться подальше от этой грустной истории, но видела только симпатию, смешанную с ужасом.

Элизабет сжала руки Линн.

— Никому нельзя жить с такой тяжестью на душе. Ничего удивительного, что вы так страдаете от боли. Я очень сочувствую вам.

Словно получив силу от ее крепкого пожатия, Линн подавила нахлынувшие чувства.

— Спасибо.

* * *

В сауне Бернадин заправила под шапочку выбившуюся прядь волос и вытянула ноги на дощатой ступеньке.

Вошла Анджела Марчетт. Они поздоровались.

Бернадин гадала, насколько Анджела осведомлена о положении Линн. У Линн с братом были очень близкие отношения, но Бернадин заметила некоторую отчужденность между Линн и Анджелой.