Террористка Иванова - Эдуард Володарский (2009)

— А когда нам его отдадут?

— На днях, наверное… не знаю точно.

— Я боюсь… — вдруг прошептала Галка.

— Чего?

— Боюсь, я не буду его так любить, как маму любила…

Пилюгин внимательно посмотрел ей в глаза. И Галка печально и серьезно смотрела на отца. Он встряхнул ее, держа за худенькие голые плечи, сказал громко:

— Ты чего это? Что говоришь-то? Что мама про тебя подумает?

— А мама разве про меня думает? — испуганно спросила Галка.

— Конечно! Она там про всех нас думает!

— Не кричи, пап… мне и так страшно…

— А чего тебе страшно? Нечего тебе бояться, Галка! — так же громко отвечал Пилюгин, словно ему самому было страшно и он себя таким образом успокаивал. — Мы жить должны, понятно? Мальчонку нам надо вырастить. За нами мама смотреть будет — как мы тут живем. Так что нам подкачать никак нельзя, Галка… — он вдруг снова перешел на шепот: — Если мы тут с тобой плохо жить будем — мамкина душа страдать будет… понимаешь? — Он смотрел на нее больными глазами, и губы его нервно подергивались.

— А как мы его назовем, пап?

— А как ты хочешь? — через силу улыбнулся Пилюгин, приходя в себя.

— А ты?

— Давай Мишкой назовем, а? — вдруг предложил Пилюгин.

— Как тебя?

— Как меня. Будет Михал Михалыч, звучит?

— Звучит… — улыбнулась Галка.

Они разговаривали и не видели, что уже давно из коридорчика на них смотрит Витька, смотрит потемневшими печальными глазами…

В камере СИЗО, куда поместили Полину, две совсем молоденькие девушки спали на своих нарах, задернув цветастые ситцевые занавески. Пожилая, полнотелая тетка в цветастом халате, с бигудями, накрученными на черные сальные волосы, сидела за столом у стены и курила, тупо глядя перед собой. Тусклая лампочка под закопченным с темными разводами потолком освещала камеру.

Полина лежала на нижних нарах, смотрела в потолок, иногда, скосив глаза, поглядывала на пожилую женщину — Анжелу Петровну. Вот она пошевелилась, достала из-под матраца плоскую металлическую фляжку, отпила из нее, громко фыркнула, передернув плечами, откусила от яблока, громко захрустела.

— Ну, ты, Поля, и учудила… — Анжела Петровна весело хмыкнула. — С всякими чалилась, а вот с террористкой — впервой, хе-хе-хе… Надо же, оперов в ментовке в заложники взять — это тебе самое малое десятерик корячиться… Знаешь?

— Знаю… — негромко отозвалась Полина.

— Адвокат-то есть?

— Денег нет на адвоката.

— Казенного назначат… — Женщина громко икнула, затянулась сигаретой. — Какого-нибудь раздолбая. Не помогать будет, а вредить… Ищи бабки — без них тебе хана.

— Денег у меня нет, — повторила Полина.

— Когда я села впервой, у меня не было ни хорошего адвоката, ни хорошего советчика. Малявы подруги в изолятор присылали — про то не говори, от этого отказывайся…

— И что же? — спросила Полина.

— Впаяли мне по самое не балуй — пятерик строгого вместо трояка условно. Так что слушай, что тебе говорит старая мамочка… А, видать, сильно тебе менты насолили, что ты на такое решилась… — она посмотрела на Полину длинным взглядом. — А что ж слабину дала?

— В каком смысле? — не поняла Полина.

— Замахнулась — так бей, курочка ты Ряба, — она усмехнулась. — Пришла взрывать — значит, взрывай. А ты размякла… небось, пожалела? Не-ет, если бы я так-то пришла к ним, я бы их всех к едрене фене отправила. Тут главное дело — решиться. Чтоб потом не жалеть — когда пожизненное дадут. Уж лучше вышку…

— Сын у меня… десять лет всего…

— Сын? А когда в ментовку шла, разве про сына не думала? Думала, конечно, но пошла. Значит, там рука дрогнула… Но все равно уважаю… Ну, ладно, наговорились, пора и клопа придавить мало-мало… — вздохнула Анжела Петровна, погасила окурок в консервной банке и стала укладываться, кряхтя и вздыхая. Доски скрипели под ее тяжелым телом.