— Мне нужен чёртов перерыв. Не дайте ей так опозориться. Шейн, откажи ей! — закричал Такер. Его крик был прерван ботинком Леа, летящим через комнату в его голову.

Я закинула старый кожаный ремешок за голову, позволив прекрасной тяжести инструмента висеть на моём плече. Ощущение дерева и струн заставляло моё тело дрожать. Я закрыла глаза и глубоко вдохнула. Бабочки зашевелились внутри меня, хлопая крошечными крыльями после долгого сна.

Я начала медленно играть сладкую низкую мелодию, которую Шейн играл впервые для меня в студии, в точности повторяя её. Начальные аккорды печальной мелодии были мягкими и отчаянными, и потом я ускорила их на один уровень, толкая и заводя тоскливое соло. Я начала перебирать печальные аккорды для создания чувственного сплетения, которые проникали прямо в спинной мозг и испарялись через каждую пору моего тела. Тёплый поток крови заструился по моим щекам и вниз к туловищу, отчего волосы на затылке встали дыбом.

Глубокий, тёмный звук растворился в моей мелодии. Шейн присоединился ко мне, наши звуки извивались в страстной гармонии. Звуки были похожи на кровь, текущую в венах и подающуюся к бьющимся сердцам.

Ритм непрерывно становился быстрее, в самом деле, как сердцебиение в муках страстной кульминации внутри песни. Музыка становилась всё громче, пока инструменты не встретились на вершине того, что показалось взрывом звука. Мы вытолкали друг друга к музыкальным высотам — музыка Шейна будет завершена или дополнена мной, и наоборот. Тогда динамика мелодии снова изменилась к декрещендо, уровень стал мягче, возвращаясь из страсти и кульминации к печали и тоске, пока песня медленно не закончилась густым тяжёлым молчанием.

Когда мы закончили песню, он затаил дыхание.

— Что ещё ты можешь играть? — спросил он, почти задыхаясь.

— Всё, что хочешь, — ответила я.

Непреклонное выражение затуманило его лицо.

— Хендрикс, — ответил он.

Я широко улыбнулась и сыграла «Пурпурный туман» от начала до конца, приукрашивая пресловутое гитарное соло и умышленные искажения Хэндрикса. Мои пальцы гудели.

Недоверие примыкало к темнеющему выражению лица Шейна. Оно было направлено на меня. Мои пальцы снова порхали над струнами.

Импровизируя, желая заставить челюсть Шейна упасть ещё ниже, я начала мягкую балладу, разворачивая звуки в медленный размеренный темп. Мои пальцы прошлись по всем жанрам музыки, каждая нота задавала ритм и рождала кусочек панковой музыки, разлетающийся по всей студии. Мрачный блюз начал сочиться из каждой ноты, превращаясь в джазовую композицию и сплетаясь в полотно классического красноречия. Мои пальцы двигались быстрее, превращая мелодию в соло-рок, а затем в тяжёлые аккорды трэша. Медленно я возвращалась к низкому ропоту одинокой приглушенной мелодии, будто сердцебиение улетало в своей прекрасной эфирной сущности в небо, пока не осталась лишь тишина.

— Эта девочка может играть, — нарушил тишину голос Итана.

Алекс усмехнулся.

— Да, и думаю, я влюбился.

— Заткнись, — сказал Шейн. Он взглянул на меня. — Сыграй ещё.

Сидя спиной к одному из огромных диванов, которые были в случайном порядке раскиданы по комнате, он жестом предложил мне продолжить. Его лицо выглядело мученически, и я сразу же пожалела, что показала ему эту свою сторону. Это должна была быть моя благодарность: что-то хорошее, а не то, что должно было заставить его сердиться на меня.

— Нет, — сказала я, качая головой. — Ты, кажется, очень сердит на меня по какой-то причине, и я не хотела, чтобы это случилось, Шейн.

Я сняла ремень гитары и осторожно отключила её от усилителя. Неохотно достала чехол и начала складываться.

— Не уходи, Грейс, — сказал он почти шёпотом.

Наши глаза встретились. Он выглядел напряжённым и напуганным.

— Что ты ожидала?