Хищная книга - Мариус Брилл (2006)

Это не слишком отличается от современного определения любви у Амброза Бирса: «Любовь — болезнь, которая излечивается в браке». Но почему так много неприятного оказалось заложено в строение любви уже тогда, при самом ее рождении? Почему, вынужден снова и снова спрашивать я, страх и любовь оказались так тесно связаны?

Вспомним, что эти хорошенькие, похотливые, самоуверенные юноши и очаровательные, но угнетенные и фрустрированные юные дамы говорили, писали и пели о всевозможных ритуалах и правилах, которые они установили в связи с фундаментальной генетической потребностью спариваться, то есть похотью. Однако все они были рабами страха, страха перед наказанием со стороны своего генетически ревнивого господина, своего феодала; поэтому они отчаялись удовлетворить свои половые потребности.

Создав особую культуру поведения в сфере сексуальных желаний, но все же не имея возможности выполнить свое генетическое предназначение, эти изобретательные молодые люди сумели отделить похоть от полового акта. По аналогии с разграничением усталости и сна, голода и еды они отделили желание от действия примерно так же, как за тысячу с лишним лет до них Платон разделял похоть и вожделение божественного.

20

Тело стриптизерки-«экзот»

— ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, ПОКА МЫ БЫЛИ ОБЕЗЬЯНАМИ, ОНИ нам были нужны. Но с тех пор они становились все меньше и меньше, и последние несколько миллионов лет оставались практически бесполезными. Разве вы смогли бы пошевелить ими по отдельности? Если взять конкретно любой из них, разве он нужен для чего-то особенного? Это генетическая аномалия, пережиток, рудимент, они — как соски у мужчин. Нам следовало бы избавиться от них тысячу поколений назад, а теперь всем нам нужен только большой, для поддержания равновесия. Так что смотрите на все с этой точки зрения, вы — новатор, первопроходец, вы во главе прогресса человечества, вы первый в генетической ветви, эволюция которой займет, быть может, миллионы лет. Вы Галилей будущих прямоходящих, намного опередивший свое время.

— Но это были мои пальцы. Они мне так нравились. — Флирт скорбно посмотрел на свою забинтованную ногу; в голове шумело. Он не мог разобрать, ужас ли это из-за потери пальцев или последствия общего наркоза.

Доктор Скудодер прикрыла его ноги одеялом.

— Мы оперировали сегодня после полуночи, прошло всего несколько часов, и вы должны еще чувствовать себя как в угаре. Немного дезориентированным. Постарайтесь об этом не думать и чуть-чуть поспать.

— Постараться об этом не думать?! Что у меня полноги не хватает? И что мне прикажете делать? Считать овец?

— Вы потеряли только три пальца.

— Я их не терял. Это вы их отрезали. Я требую их назад.

— Мыслите позитивно. Мы остановили гангрену. Вероятно.

— Вероятно? Что значит «вероятно»?

— «Вероятно» — значит вероятно. Мы не можем гарантировать, что это произошло, но есть действительно высокая вероятность, что мы ее остановили.

— Высокая вероятность? Я лишился трех пальцев ради высокой вероятности?

— Медицина пока неточная наука, она вся состоит из вероятностей и попыток их увеличить или уменьшить. Ампутировав вам три пальца…

— Уменьшив мою ногу.

— Уменьшив вашу ногу, мы увеличили шансы на то, что удастся сохранить оставшееся.

— Но если все сводится к шансам, то чем отличается больница от ипподрома?

— Не знаю. На ипподроме, наверное, четвероногих больше.

Флирт отвернулся от доктора Скудодер к стенке и уткнулся в подушку. Он не хотел, чтобы она видела, как он плачет. Настольная лампа бросала резкие тени на складки занавески, окружавшей его койку. Вдали слышался дружный хрип из гериатрического отделения, сообщавший ночной дежурной, что никто там пока не помер. По крайней мере, доктору Скудодер хватило такта не задавать, когда он очнулся от наркоза, традиционный проверочный вопрос: «Сколько пальцев вы видите?»