Фаворит императрицы - Нина Соротокина (2013)

Лизонька только хмурилась, глядела с напряжением, потом уставилась в окно, отыскивая глазами Большую Медведицу.

– Боюсь я ехать, – сказала она наконец.

– А я вам не верю! – крикнула Павла. – Вернее, понимаю, угадываю, какой вас страх обуял. Это шляхтич местный вам сердце размягчил. Охи, вздохи, аморэ-морэ, туда-сюда… вот и размягчились.

– Павла, опомнись. Ты говоришь вздор! Тебе ли не знать, что мое сердце занято!

– Было занято, да образ истлел. Одна пыль осталась и ушла меж пальцев речным песком. – Обида заставляла Павлу говорить языком поэтическим, но трезвый голос требовал все расставить по своим местам. – А молодого шляхтича можно понять, такая богатая невеста каждому лакома!

– Ла-акома? Уж не подозреваешь ли ты, что княжич Ксаверий оказывает мне знаки внимания из-за батюшкиного богатства?! – вскричала потрясенная до глубины существа своего Лизонька.

– Я не подозреваю, я знаю! – взвизгнула Павла и залилась слезами.

Большого труда Лизоньке стоило успокоить свою дуэнью, но вопрос об отъезде так и остался открытым. Ночь Лиза провела плохо. Навалилась вдруг тоска. Она и раньше случалась, и Лиза даже определение ей нашла – сиротская. Это было связано с тем, что перед глазами почти осязаемо появлялся неясно образ матери, которую она никогда не видела. Мать ее и убаюкала, но как впала Лизонька в дрему, так и полезли в уши какие-то голоса, шептавшие всякие несуразности, – ни понятия, ни смысла. Павла, сидя внутри каменного медальона, выкрикивала свои гнусные подозрения, а вокруг нее бесились ожившие персонажи, которых видела она на портале замка. Резвились дельфины, хохотали головастые херувимы, летая среди пыльных пальм.

Проснулась она вдруг, словно за руку себя схватила и вывела из негодного сна. Но облегчения это не принесло. Теперь въявь стыд поймал ее когтистой лапой. Неужели она и впрямь разменяла любовь к своему Финисту на мелкие блестки шляхетского остроумия? Замок был неспокоен, что-то скрипело снаружи, может, разболтались скобы, держащие водосточную трубу с грифоном, или царапала стены старая ель, росшая у западного входа. Взмах мягких крыл за окном (может, почудилось?) вызвал в памяти круглоголовых сов и жителей развалин – нетопырей. Из обжитой части дома слышалось хлопанье дверей, вздохи, чей-то сбивчивый шепот и даже слезы.

Всего этого Лизонька слышать не могла ввиду удаленности ее комнаты от апартаментов хозяев, но услужливое воображение на этот раз вполне совпало с действительностью: хлопали рассерженно двери, плакала от обиды княгиня, а старый князь, как и в молодости – первый прекослов, охочий до спора. Исходил желчью в крике.

Здесь нет мистики, просто человек с обостренными чувствами в страдании, например, или в прозрении счастья начинает воспринимать мир не только глазами и слухом, а некой высшей интуицией, которая Лизоньке, пережившей в детстве сильнейшее потрясение, была давно присуща. И если бы она нырнула ногами в лебяжьего пуха туфли и пошла бы в этот ночной час путешествовать по замку, то эхо привело бы ее в темный коридор к дубовой с вензелем двери, в которой волчьим глазом светилась щель замочной скважины. И если бы она не убежала сразу, а подошла совсем близко, то непременно столкнулась бы с молодым Ксаверием, который, мучительно изогнувшись, пристроился рядом со скважиной и, сдерживая дыхание, ловил чутким ухом происходивший за дверью разговор.