Все будет хорошо - Наталия Костина-Кассанелли (2011)

В коридоре послышался звук открывающейся двери — это Сергей возвратился из гаража. Вероника Валерьевна замолчала на полуслове. Лика хотела ей что-то сказать, но мать приложила палец к губам и выразительно посмотрела на дочь. Лика отвернулась.

— Все. Поставил наконец. Вероника Валерьевна, завтра с утра вы не могли бы подъехать к нам? У Геры вопросы.

— Конечно, конечно, Сереженька!

Будущая теща была как-то непонятно возбуждена. Лика же, напротив, — отвернувшись, стояла у окна. Видно, опять мать ей докучала.

— Отлично. Значит, завтра в девять я вас жду.

— Ну, я умчалась. Не буду вам мешать.

Сергей вчера за ужином ни слова не сказал о том, как здорово они со Станиславом Петровичем все сделали. А мог бы и похвалить! Они как-никак старались, отпуск потратили. Все со вкусом, все аккуратно! Чужие бы так не сделали, как свои, родные! Сама сшила и шторы, и покрывала. Ремонт вышел на славу. Вот это получился каламбур! Надо при случае ввернуть. Слава сделал на славу! Выглядит гораздо дороже потраченного. Правда, деньги, которые она взяла на этот ремонт… Впрочем, это теперь и Ликины деньги. И потратила она их для ее же пользы. На остаток она еще купит красивую коляску и кроватку для малыша.

— Пока-пока! — Вероника Валерьевна махнула дочери и зятю рукой и выплыла в прихожую. Сергей пошел ее проводить. Лика так и осталась стоять у окна в кухне. Ей почему-то было тревожно.

Каталка громыхала по пустому больничному коридору, и там, где плитка на полу выкрошилась, колесико попадало в выбоину. Каталка подскакивала, и Нину встряхивало. Короткая больничная рубашка, едва-едва прикрывавшая поясницу — больше на Нине ничего не было. Желтая, много раз вываренная простыня — ею Нина накрылась до подбородка и придерживала ее руками. Но на ухабах простыня так и норовила съехать, и нужно было либо ловить простыню, либо пытаться удержаться на скользкой, покрытой холодной клеенкой каталке.

«Интересно, с операции они меня тем же манером повезут? — подумала она. — И так от такой езды все кишки трясутся».

— Может, я сама пойду? — осторожно спросила она санитарку, пытаясь повернуться на каталке и рассмотреть лицо женщины, везущей ее по коридору.

— Не положено. Сама должна понимать — все стерильное. Да вот и приехали уже.

Санитарка прошла вперед и толкнула тяжелые двери, причем лица ее Нина так и не увидела. Дохнуло холодом, и каталка оказалась в зале, выложенном до самого верха белым блестящим кафелем. В стенах отражался, дробился ослепительный свет от огромных ламп, горевших под потолком, и Нина поняла, что это и есть операционная. Она огляделась.

В зале было почти пусто, стояло только несколько столов, застеленных такими же, как и на Нине, желтыми вываренными простынями с подозрительными бурыми пятнами. Пока Нина оглядывалась, санитарка подкатила ее к одному из столов, над которым и горел тот самый бело-ослепительный свет.

— Перебирайся давай, — грубо сказала она, и Нина, придерживая рубашку руками, улеглась на стол, под свет, бивший в глаза. Санитарка, забрав свою колесницу, уехала. В дальнем углу зала, спиной к Нине, какая-то фигура в белом с головы до ног что-то перебирала, какие-то железки, и они тошно звякали. Нине стало страшно. Она села на столе, все пытаясь натянуть на колени короткую рубашонку.

— Извините. — Она чувствовала, что говорит очень тихо, и начала еще раз, погромче. — Извините! А доктор Емец скоро придет?

Фигура обернулась, и Нина увидела, что это и есть сам доктор Емец. В руках у него было что-то металлическое, блестящее. Свет сиял на этом блестящем, мешая Нине рассмотреть, что же он держит в руках. Откуда-то взялись еще люди — тоже все в белых балахонах и с масками на лицах. Нина не заметила, как они вошли, — глаза ее все это время были прикованы к металлическому, явно очень острому предмету в руках доктора.

— Ложитесь, больная. — Кто-то потянул ее за руку, и Нина послушно легла.