Наедине - Юлия Амусина

— В машине, — бормочет она в ответ. — Мы движемся по проселочной дороге. Вокруг сплошные деревья, и дорога очень узкая. Хорошо, за все это время нам не попалось ни одного встречного автомобиля, иначе пришлось бы ползти по заросшей обочине.

— С вами кто-то еще?

— Да, это Дашка, моя одногруппница.

— Вам знакома эта дорога?

— Нет. Мне немного неуютно, но Володя говорил, что ездил здесь много раз. Он достаточно подробно растолковал мне маршрут, чтобы я не свернула в неправильном месте.

Доктор не спрашивает, кто такой Володя. Он просит ее описать дорогу, останавливается на словесном изображении качающихся ветвей деревьев и ее малозначительных разговорах с одногруппницей. Умело расслабляя мою Принцессу болтовней на различные отвлеченные темы, он все больше погружает ее в транс, раздваивая реальность на две параллельные прямые. Понемногу меня уносит звуками ее теплого голоса в те бесценные мгновения, когда я с трепетом держал ее безвольно висящие руки, касаясь тонких запястий окровавленными губами, впечатывал в себя любимый запах, всеми силами стремясь отдалить неминуемость расставания. Когда я с пылкой страстью рассказывал ей о своей любви, просил уступить мне, в исступлении гладил пальцами ее острые плечи, она ничего не осознавала. Ее глаза упирались в мое обезображенное гримом лицо, но смотрели куда-то сквозь меня, пока я клятвенно обещал ей влачить свое жалкое существование только ради того, чтобы иметь возможность быть с ней рядом.

Эта любовь беспощадно сжигает меня изнутри, но в то же время дарует ни с чем не сравнимое ощущение обретенного смысла жизни, надежды, перманентной эйфории всего лишь от осознания существования на одной планете со мной этой неповторимой девушки. Если бы моя Принцесса жила в другой стране, на другом континенте, в непроходимых тропических лесах или на острове, затерянном посреди бескрайнего океана; если бы она была кем-то или чем-то иным, бесформенной сущностью или внеземной цивилизацией, я истесал бы все ноги до кровавых мозолей, почти неживой и с трудом осознающий реальность вокруг себя, рано или поздно все равно бы нашел ее. Я бы заново придумал ее. Я не могу сбиться с ее следа, чувствую в себе ее жизнь и твердо знаю: ничто на свете не способно разлучить нас, впаянных друг в друга кем-то свыше задолго до того, как мы с ней вернулись в этот мир такими, какие мы есть сейчас. Этого нельзя было избежать.

Понемногу, слово за слово, я пытаюсь донести до нее эту несложную мысль, с горечью наблюдая за тем, как она бредет на мой отчаянный зов, сбиваясь на каждом шагу подобно слепому котенку. Я хочу ей помочь, взять на руки и самому пронести через длинную дорогу к другому краю нашего общего маршрута, но вокруг нее слишком много чужих лиц, способных навредить мне. Как ни прискорбно, но я должен держаться от них подальше. И от нее. Это залог нашей будущей счастливой жизни. Чтобы обрести, я должен потерять все, что у меня есть. Лишь тогда я заслужу право приблизиться к ней в том виде, в каком она должна будет принять меня, узнать, ответить на мою любовь.

— Что-то происходит… Господи… Все вверх дном, я не понимаю, что это значит… — она вдруг захлебывается словами, начиная дышать часто-часто, и тотчас доктор пытается купировать ее тревогу:

— Спокойно, Фим, все хорошо. Все хорошо. Помните, что бы вы ни увидели, это происходит с кем-то за стеклом, не с вами. Вы по-прежнему по другую сторону, я держу вас за руку, вы здесь, со мной, в полной безопасности. Постучите по нему и убедитесь в том, что его нельзя пробить, — он глубоко выдыхает.

— Да…

— Что вы сейчас видите?

— Ничего, — ее дыхание постепенно выравнивается, и я сам не замечаю, как осторожно прижимаюсь лбом к стене, прикрывая глаза рукой.

— Хорошо. Давайте попробуем немного пройтись вдоль стекла.