Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

Больше ничего про этого с папочкой нам неизвестно. Знаем только, что, значит, около сорока лет… Ну, сорок два – максимум… Высокий… С хорошей выправкой… Ходит, что называется, как пишет – по струне… Этот с папочкой встретится еще нам… Да-с! Но главное, дорогие мои, поскольку впервые мы столь крупным планом выводим пред вашим мысленным взором самого Мормышкина, надо два слова сказать о его внешности, а уж о характере Виталия Алексеевича вы станете судить не столько по отрывочным сведениям, которые мы вам уже сообщили и, разумеется, еще сообщим в самом скором времени, сколько по его, Мормышкина, делам – как нам, собственно, и заповедовал Тот, Кто незримо присутствует в нашем правдивом повествовании и Чью волю автор непреложно и незамедлительно принимает к исполнению: «По плодам их узнаете их[138]».

Мормышкин был среднего роста, черноволос с благородною сединой на висках, несколько полноват с виду по так называемому «женскому типу», как и все импотенты – с животиком и задницей шире плеч, и обладал гладким, чистейше выбритым лицом. Напоминал он католического прелата – такого, какими показывают прелатов в тех же голливудских фильмах, такого, знаете, с ямочкой на подбородке. Даже, в общем, красивым мужиком выглядывал Мормышкин, и не раз женщины удивлялись, что не отвечает Виталий на их недвусмысленные сигналы к сближению. Несколько портило лик Мормышкина постоянное выражение злобы, которое отныне, с недавнего времени – после его представления народу по телевидению – постоянно читалось на нем, но уж тут мы не виноваты, дорогие мои. Что есть, то есть, а мы врать не станем. Да мы и никогда не врём.

Так что голубовичевского секретаря и вовремя не проканавших момент чиновников смыло из кабинета за несколько минут до начала ливня. А Мормышкин уселся в еще теплое после секретарской задницы Bанькино кресло. По обе его руки встали молодые люди с автоматами.

Трудно сказать, от чего оберегал себя Мормышкин. Но достоверно известно, что опустился в губернаторское кресло Мормышкин в тот самый миг, когда Иван Голубович в точно таком же костюме, галстуке и блестящих штиблетах – именно в том прикиде, в котором утром выехал из резиденции – сделал первый шаг по красной Глухово-Колпаковской земле в сторону места своей предполагаемой гибели – то есть, в тот самый миг, когда в Глухово-Колпаковской области начался очистительный ливень. Мормышкин, значит, плюхнулся в кресло и сразу за окнами потемнело, и в стекла застучал такой силы дождь, что неробкие молодые люди ошую и одесную от Мормышкина тревожно переглянулись.

– Траххх! – раздалось за окнами. – Траххх!.. Траххх!..

Молнии забили словно бы в самое мормышкинское сердце, белейший свет заполоскал в окнах, однако ни Мормышкин, ни его усатый клеврет не обратили ни малейшего внимания на разгул стихий, как будто у них обоих не было сердец.

Человек с самоскрепкой зашел к новому губернатору слева, словно официант, и подал лист из папочки.

– Указ о вашем вступлении в должность губернатора, – произнес человек.

Мормышкин почесал себе через брюки яйца, потянулся к мраморному пресс-папье на голубовичевском столе, вытащил ручку – та оказалась бутафорской, Голубович, как вы знаете, подписывался хорошим «паркером», который сейчас, пусть и со сломанным пером, пребывал во внутреннем кармане его насквозь промокшего пиджака, валяющегося на шоссе. Стремление к правде заставляет нас свидетельствовать, что в настоящий английский «паркер» Ивана Сергеевича во время русской грозы попала вода, и «паркер» с той минуты стал уж совершенно негоден, что выяснилось несколько позднее.

– Ручку! – хрипло приказал Мормышкин за несколько километров от непреклонно идущего сквозь бурю Голубовича, и это было первое слово, которое произнес он после воцарения в Глухово-Колпакове.

Лысачок молча вытащил из себя довольно простенькую шариковую ручку, щелкнул ею и тоже подал, как и список. Мормышкин расписался на листе.