Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

Лысый шагнул к трибуне и другой рукой сорвал с Катерины простыню. Материя взвилась в воздух и совершенно бесшумно опала на пол. Теперь поверх трибуны с закрытыми глазами парила в воздухе та самая юная, тонкая и трепетная темно-русая девочка в полупрозрачной розовой материи, не скрывающей ни горящих коралловых сосков на небольших, но прекрасных грудках, ни чуть более темного, чем волосы на голове, пушистого треугольника у нее в межножии, ни глубокого темного пупка на белом мраморном животе, ни замечательных, идеально круглых ягодиц – в полупрозрачной, значит, материи. Ну, та, та самая.

– Аааахххх… – пронеслось теперь по залу. И в третий раз прозвучал чей-то страстный призыв: – Господи!

Лысый непонятно откуда, словно бы, как и папочку с Указами – из воздуха, выхватил пистолет. Стремление к правде и – вы уже поняли, дорогие мои, – интерес к оружию, как у каждого бывшего офицера, заставляет нас свидетельствовать, что в руке у лысого оказался не наш «макаров», а такая же, как у сотрудника Дениса, девятимиллиметровая Beretta 92, производящаяся по итальянской лицензии чуть не всеми странами мира, кроме Российской Федерации. Да-с, выхватил, значит, пистолет, но не успел выстрелить, потому что на руке у него, точно так же, как утром на руке Дениса, запел-зацикал огромный кругляш часов: – Цэ-цэ-цэ-цэ… Цэ-цэ-цэ-цэ… Цэ-цэ-цэ-цэ…

И в ту же секунду в распахнутые двери зала быстро вошел, словно бы не замечая охранников, Голубович с неизменною уже телекамерой на плече, болтая от быстрого шага из стороны в сторону блестящим после скоротечного интервью Ритке, отражащим свет пенисом. Пенис Голубовича теперь посылал бесчисленные световые зайчики по всему Большому залу, словно бы крутящийся зеркальный шар. Как на новогодней елке.

Но мы, дорогие мои, оставили вас возле взорвавшейся буровой установки.

Взрыв был такой силы, с которой никакой на свете двигатель взорваться никак не может.

Так что теперь мы возвращаемся, дорогие мои, к тому уже отображенному нами моменту, в который кортеж Овсянникова одновременно с тремя колоннами военных грузовиков въехали с четырех сторон на холм. Чуть в стороне прямо на шоссе один за другим садились вертолеты, и, плавно катясь узкими гусеницами по выдвижным аппарелям, выезжали из них БМД – боевые машины десанта.

IX

Александра Ивановича Хермана с его свитою – поэтом Окурковым и мадам Облаковой-Окурковой – провожали на Варшавский поезд два жандармских офицера, двое носильщиков с громыхающими тележками, на которых возвышалась гора чемоданов, и служащий гостиницы Savoy – тот самый, который вместе с полковником Ценнелербергом вошел в holl на последнее историческое заседание Главбюро. Видимо, сей работник курировал всех останавливающихся в отеле русских революционеров или же отвечал за течение всех непредвиденных ситуаций вплоть до их благополучного разрешения – мы не знаем.

Впрочем, жандармы-то проследовали с Херманом до самой Варшавы и потом до самой границы империи, буквально до переходного пункта, где под вагонами меняли колесные пары для перехода на другую, европейскую, колею – ехали в соседнем купе и беспрерывно курили, даже ночью, вызывая ненависть мадам, – так что, если исключить носильщиков и стоящего возле вагонной двери проводника, находящихся на платформе по службе, провожающий был всего один – господин из «Савоя». Для Александра Ивановича этого оказалось вполне достаточно. Он снял цилиндр, тут же снял цилиндр и поэт Окурков.