Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

У такой знакомой Ивану Сергеевичу дверцы в стене Лисицын спрыгнул с седла и знакомым Катиным стуком постучал в нее. Красин вздохнул, удержал слезы. Слезлив в эти дни был Иван наш Сергеевич, да как его не понять. Мы понимаем.

Лисицын, значит, постучал Катиным стуком. Завыли, залаяли собаки.

– Кто? – через несколько мгновений настороженный спросил женский голос.

– Mère Isidore, c’est moi, Paul. Je l’ai amené.[234]

Пребывающий в прострации Красин нашел в себе силы удивиться – ротмистр, выходит дело, уже оказывался своим человеком в монастыре.

– Attendez une minute, Pavel Ilitch, je vais attacher les chiens.[235]

Через минуту, действительно, дверь отворилась. Мужчины привязали лошадей и вошли. По выложенным аккуратным гравием дорожкам Исидора повела Лисицына и Красина за здание храма, между двухэтажными выбеленными зданиями келий, дальше – за складские и дровяные сараи и домики служб, за приземистое здание иконописной мастерской и привела к небольшой часовенке, расположенной так, что ниоткуда праздный взгляд не мог бы часовенку эту рассматривать – вокруг, куда ни повернись, оказывались глухие стены построек.

– Господи, благослови! – крестясь, истово произнесла на пороге Исидора, и оба мужчины, разумеется, тоже перекрестились. А Исидора, кажется, не решалась отворить дверь.

– Входите же, матушка, время дорого, – произнес Лисицын, и Красин вновь помимо себя вспомнил застреленного Морозова. – Venez, s’il vous plaît, – добавил ротмистр, словно бы полагая, что французская речь быстрее войдет в сознание русской монахини. – Venez![236]

Исидора еще раз перекрестилась, вытащила из-под рясы внушительный со сложным языком кованый ключ, повернула его в замке и отворила дверь. Сразу за дверью открывалась лестница вниз, словно бы в погреб. Монахиня, подобравши черный подол, осторожно начала спускаться – боком, левой ногою вперед, на каждой ступени приставляя к левой ноге правую. Молчаливый Красин двинулся было следом, но жандарм придержал его за локоть.

– Минуточку, Иван Сергеевич. Имею вам сделать сейчас сообщение чрезвычайной важности. Вы находитесь буквально на пороге государственной тайны, и я вынужден вас предуведомить об строжайшем и неукоснительном соблюдении самой… самой вящей секретности всех обстоятельств, которые вам сейчас станут открыты.

– Да Бог ты мой! – злобными двумя пальцами, ощеряясь, словно бы упавшую с дерева лесную гусеницу снимал с рукава Красин, снял он с себя лисицынскую руку и повернулся. – Вы оставайтесь тут со своими тайнами без меня. Бога ради! Я уже наелся вот, по горло, – он показал на себе, – всяческих тайн, господин исправник, с меня хватит! Все! Assez! Genug! Basta! Enough![237] – продемонстрировал свободное знание основных европейских языков несчастный Иван Сергеевич. – Могу я уйти?

– Нет, не можете, – спокойный отвечал жандарм. – Владение откроющейся сейчас пред вами государственной тайной есть мое условие вашего освобождения. Кроме того, еще одно… – тут жандарм поперхал горлом: – Кхм!… Я вам доверяю, Иван Сергеевич, а более никакого иного технического специалиста вашего масштаба… Но не только… Кхм!.. Кроме того, еще одно: имею передать для вас бумаги, подписанные Катериной Борисовной накануне гибели своей… Кхм!… Подписанные в присутствии двух свидетельствующих лиц и заверенные Управою Департамента полиции. И кроме оных документов, некоторые вещи.

Красин изменился в лице, он даже не подумал, что и этот жандарм, как и Морозов, тоже передает ему бумаги… одну бумагу… бумажку… записку… не важно… тоже передает ему послание от Кати. Кровь застучала у Красина в висках. Вещи? Катины вещи? Какие вещи?

– Прошу, – указал Лисицын. – Спускайтесь.