Я не имела понятия, как сбежать и что значит свобода. Но я знала, какой будет моя жизнь в Канаде. Такая же, как у моей матери, как у Джавахиры, как у Амины, с которой я жила в Бонне. Я не хотела идти по такому пути, только потому что родилась женщиной. Так бы я никогда не стала настолько взрослой, чтобы самостоятельно принимать решения. Я была бы всего лишь винтиком в системе. Какую бы благопристойную жизнь я ни вела, меня бы всегда кто-нибудь критиковал.

Теперь я знала, что есть другая жизнь. Я читала о ней, а теперь видела ее, вдыхала ее воздух. Жизнь, которую я всегда хотела: с хорошим образованием, хорошей работой, настоящим замужеством. Мне хотелось самой принимать решения. Хотелось быть личностью, иметь свою собственную жизнь.

* * *

Ахмед был очень добр ко мне. Мы гуляли по Бонну, болтая о разных пустяках. На обратном пути я спросила:

– Ты не знаешь, что нужно, чтобы попасть в Англию?

Ахмед ответил, что это будет непросто: Германию отделяет от Англии море, поэтому понадобится виза. Зато соседние страны никогда не проверяют визу, так что гораздо проще поехать в Голландию или Бельгию.

Где же мы сейчас? Все, что я помнила из уроков географии, – главу о богатой Рейнской области: Германия, Голландия, Бельгия, так? И слова учителя о том, что все эти страны, вместе взятые, меньше одной Танзании. Я укоряла себя за невнимательность на уроках.

«Голландия… у меня же есть знакомая в Голландии. Она мне поможет!»

Фадумо, жена Махамеда Абдихалина, которой я помогла выбраться из лагеря беженцев в Добли, попросила политического убежища в Голландии и теперь жила там в каком-то лагере.

Ахмед сказал, что добраться до Голландии легко – полтора часа на поезде. Просто покупаешь билет и едешь, виза не нужна.

Я зашла в телефонный автомат на углу и набрала номер Фадумо. Она тепло поздоровалась со мной, поздравила с замужеством. Когда я сказала, что хотела бы зайти в гости, она очень обрадовалась.

Я не предупредила ее, что хочу сбежать, и не назвала точную дату. Ахмеду я тоже ничего не говорила. Только сказала его матери, что собираюсь погостить у родственников пару дней, и попросила Ахмеда проводить меня и помочь купить билет. Большой чемодан я не стала брать с собой. Выходя из дома, я бросила прощальный взгляд на него: шелковые dirha, благовония, разные сомалийские аксессуары – все это оставалось теперь в прошлом. В сумке у меня лежали документы, две длинные юбки, несколько туник и накидка. Я сказала себе, что однажды смогу объяснить отцу, почему так поступила.

В пятницу, 24 июля 1992 года, я села в поезд. Каждый год я вспоминаю этот день – день моего рождения как личности, самостоятельно принимающей решения в жизни. Я бежала не от ислама и не к демократии. У меня не было какого-то великого замысла. Я просто хотела быть собой, потому и ринулась в неизвестность.

* * *

Я приехала на Центральный вокзал Амстердама около полуночи. Молодой африканский мужчина подошел ко мне и спросил, не нужна ли мне помощь. Он проводил меня до кассы, где я могла обменять немного денег, и указал на телефонную будку. Он был очень добр ко мне – возможно, из-за моего головного платка или растерянности в глазах. Он оставил свой номер на случай, если у меня возникнут проблемы.

Я позвонила Фадумо. Она сказала, что сегодня уже слишком поздно, чтобы ехать к ней в лагерь в Алмело, и дала мне телефон своей кузины Мудох, которая жила неподалеку, в Волендаме. Я набрала ее номер: было темно, я стояла на Центральном вокзале Амстердама и не знала, что делать.

– Это Айаан, дочь Хирси Магана, – сказала я в трубку. – Мне нужно где-нибудь переночевать.

Мудох объяснила мне, на какой автобус сесть, сколько заплатить и где выйти.