Дневник желаний - Алина Савельева

Самая весёлая книга автора: комедия 16+)

Часть 19. Автор: Мара Вересень

Часть 19. Автор: Мара Вересень

— Ля… Ля-ля-ля, — бормотал под нос Максим, примеряя на нежное, неизбалованное работой туловище власяницу рабочего люда, а именно официантскую униформу для мальчиков. И это только слышалось как песня. Внутри, даже совсем не глубоко, это был вечный во все времена, прекрасный в своем лаконизме отборный русский мат.

— Ля, ка-а-акой! — протянул временно лже-Дмитрич, окидывая взором нового себя. Поджарый зад смотрелся что надо, плечи в белоснежной рубашке — тоже. Камербанд стелился по талии поясом тореодора. Бабочка экспрессивно топорщила уголки.

— Максимально! Максимально Макс! Конфэтко!

Громов подхватил со скамейки кем-то оставленное полотенчико, лихо перекинул через руку и, кривляясь, изобразил угодливый поклон.

— Папенька, чего изволите? Стерлядь сегодня страсть до чего хороша, и балычок-с, балычок-с свежайший! Тетушка? Мое почтение! Присядьте, душенька. Как вам перчик? Не очень заборист? Что вы говорите? Что? Язык распух? Да ла-а-адна!

Потом сел, отшвырнул дурацкую тряпку и спрятал лицо в ладонях. А руки-то дрожат… Папа, это вам не мама.

Так Максимушка не встревал с пубертатного возраста, когда, желая покрасоваться, притащил к домой такую же юную и отчаянную даму почти что сердца и в дурной молодецкой лихости откупорил бутылку коллекционного коньячелло, которое папа нычил кому-то в подарок. Коньячелло привезено было из дремучих тьмутараканей и стоило, как тетушкин поход по бутикам в Риме.

— Макс, — строго сказал Громов своему отражению. — Макс, ты попал!

Дело было даже не в работе как таковой, снаружи-то он прекрасно знает, как оно все, а вот изнутри… Одно дело кино смотреть, а другое дело это кино делать. И делать нужно так, чтобы грозный родитель сменил гнев на милость, и поскорее.

— Вот непруха…

Мироздание тут же вняло запросу и явило в щель приоткрывшейся двери обеспокоенную Олькину мордаху. Громов даже умилился. Ненадолго, собственные горести были ближе к телу, примерно так же близко, как дурацкий камербанд, железными тисками сжавший пустое нутро. В этом только стоять удобно было, а вот сидеть…

Встал и сел снова. Еще и башней о шкафчик приложился. В недрах мебели что-то крякнуло и обрушилось. Примерно с таким же звуком, как Масимкина вера в себя. А сверху обрушилась Непруха. Это ее разрушительный в своей искренности исконно женский порыв оберегать несчастное, утешать обездоленное и спасать утопающее встретился с непробиваемостью Громовского лба и таки пробил.

Никогда прежде Максу не доводилось беззвучно, но истерически ржать. Вот так вот, со слезами и конвульсиями.

Ольга, впрочем, сии конвульсии восприняла как-то совсем иначе, потому что вместо того, чтоб восстать с павшего воина, набросилась на него с неумелыми попытками реанимации по принципу “рот-в-рот”.

— М-м-м, — протестующе промычал Громов, сметенный энтузиазмом спасательницы.

— М-м-м? — уже более заинтересованно выдал он полминуты спустя и...

— М-м-м!!! — азартно продолжил монолог и, чтоб его снова как-то не так не поняли, зафиксировал Ольгу обеими руками: одной поперек туловища, а второй взял за живое, мягкое, трепещущее…

— Ни фига себе компот! — раздалось где-то сверху Никитиным голосом. — Ну что за жизнь пошла! Одному сплошная непруха, а другому даже с Непрухой пруха.

Разомлевшая от спасательской деятельности Ольга пискнула и, тараща глазищи, принялась осторожненько отползать подальше. Подобрала конечности, мучительно краснея под взглядом шефа, попрятала под форменную рубашку все, до чего успели добраться шаловливые Максимкины ручонки и, протирая задней поверхностью дрожащего туловища противоположную стенку, целенаправленно двинулась к выходу, не сводя глаз с Никиты.