Куколка - Ирина Воробей

— Он здесь не причем! — воскликнула Татьяна. — Я просто ощущала на себе груз ответственности, который не могла больше выносить. Ты не знаешь, каково это не оправдывать ожидания, потому что ты их всегда превосходила. А я всегда старалась им хотя бы соответствовать. Но не выдержала. И разочаровала отца, который только этим и жил. Тебе никогда не понять, каково это так проваливаться. Прилагать все усилия и все равно проваливаться.

— Я не проваливалась только потому, что было не перед кем, — все более дрожащим голосом говорила Муравьева. — В меня никто не верил, поэтому ничьих ожиданий я и не боялась не оправдать. И я, правда, не знаю, хорошо это или плохо. Но мне от этого плохо. В тебе хотя бы есть, кому разочаровываться. Они будут любить тебя, даже если ты будешь никем. А мне, чтобы заслужить любовь, хоть какую-нибудь, надо быть лучшей. А моим родителям даже в этом случае плевать…

Голос ее надломился, веки уже не могли удерживать слезы. Она разрыдалась, согнувшись пополам на стуле и обхватив голову руками. Татьяна сама была на грани, поэтому легко разревелась следом. Вадим опешил. Он стоял у раковины, выпучив глаза, не двигаясь, не зная, что делать с двумя плачущими девушками. Руки в бессилии опустил по бокам. Поняв, что ничего не может сделать, парень решил удалиться с кухни и аккуратно прикрыл за собой дверь. А Татьяна с Муравьевой рыдали навзрыд, громко, не сдерживаясь, стеная и всхлипывая. Плач каждой прерывался то глубокими вздохами, то сильной дрожью. Зато после обеим сильно полегчало.

Они вытерли слезы бумажными полотенцами, что висели возле раковины. Татьяна помыла за собой посуду. Муравьева протерла кухонный стол тряпкой. Девушки встретились глазами и рассмеялись в продолжение истерики, только смех этот был легким, словно высвобожденным после долгого сдерживания.

В кухню вошел Вадим, неся в руке, как на подносе, Татьянин вибрирующий телефон. Девушка увидела на экране, что отец звонил уже пятнадцать раз, но она до этого не слышала и, вообще, забыла о существовании сотовой связи. По всему телу пробежал разряд отрицательно заряженной энергии. Она быстро собралась, прокашлялась, чтобы привести горло после плача и смеха в норму, и подняла трубку.

— Ты где опять шляешься? — тут же обвалился шквал волнений и страхов отца. — Я же тебе сказал возвращаться домой. Еще в три ночи. Уже половина двенадцатого! Где ты опять пропадаешь? Ты меня так до инфаркта доведешь своими гулянками! И мне плевать, что у вас был выпускной спектакль!

— Паап, все в порядке... Я... я у Веры с Лизой... — Татьяна быстро взглянула на Муравьеву, требуя от нее поддержки. Та недоуменно смотрела в ответ, не понимая, чего Татьяна добивается. — Мы немного выпили, и я поехала к близняшкам. Я дам тебе Веру сейчас.

И она передала трубку Муравьевой. Та молча возмутилась, вздохнула, но ответила. Татьяна шепотом подсказала ей имя и отчество отца.

— Доброе утро, Николай Сергеевич, — стараясь подражать Вериной расслабленной манере речи говорила Муравьева. — Вы не ругайтесь на Таню, она у меня... у нас. Мы решили устроить пижамную вечеринку. Но Таня уже собирается домой.

Затем телефон опять перешел к Татьяне. Голос у отца был злой. Он коротко приказал возвращаться и бросил трубку. Девушка выдохнула. Хотя осадок остался нехороший. Слишком странно звучал голос отца.

— Мне кажется, он не поверил, — заметила Муравьева.

— Все равно спасибо, — Татьяна заметила, как Вадим закатывает глаза.

Надо было собираться. Она завидовала Муравьевой в том, что ей не нужно ни перед кем отчитываться и никому врать, а Муравьева, наоборот, завидовала Татьяне в том, что кто-то ее ждет, беспокоится, где и с кем она ночевала и почему так вышло. Ей никто не предъявлял претензии и не спрашивал, чем она занималась и с кем. У одной была свобода, сопровождаемая одиночеством, у другой — зависимость от одного человека. И это их, как ни странно, сблизило.