Глубоко вздохнув, снова поворачиваюсь к нему.

— Похоже, вам это просто недоступно, — говорю я.

— Что именно? — взглянув на меня, хмурится он. — То, что ты очень обидчивая и вредная?

— Я не вредная, — спорю я. — И не обидчивая. Вам недоступно нормальное общение. вы ведёте себя так, будто… будто…

— Да как хамло, — усмехается он, — понял я уже. Как индюк ещё, и как этот, как его… в общем, самовлюблённый кто-то.

— Да, всё верно, — раздражённо соглашаюсь я. — Именно так вы себя и ведёте.

— Слушай, — ухмыляется он, — мы едем вкусно похавать или у нас тут конкурс, кого из детей на родительском собрании больше похвалят за хорошее поведение?

— Вас, как я понимаю, явно не хвалили, — парирую я.

— Ну… — качнув головой, пожимает плечами он. — В целом, да. Ругали, в основном.

— Оно и видно, — холодно говорю я.

— Знаешь, в моём классе в первой школе было трое мальчиков-паинек, которых постоянно хвалили. Они и учились хорошо и вели себя, как мамины оладушки. Тефтельки такие очень правильные, которых учителя всё время в пример ставили в вопросах поведения.

Озадаченно смотрю на него.

— И к чему вы это?

— К тому, что один из них всю жизнь жил с мамой, даже когда ему тридцать стукнул, не работал, и при этом тайком от матушки подбухивал на ворованные у неё деньги. Потом она, сыночку великовозрастного одна на себе тянувшая, заболела и умерла, а он, оставшись один, вконец спился и в позапрошлом году тоже помер. Другой, уже будучи подростком, принялся люто бунтовать и сбегать из дома, и чуть позже по малолетке загремел за грабёж. У женщины пожилой в метро сумку спереть по тихому пытался, а она засекла, сумку отвоевала, да ещё и ментов после вызвала, которые его, убегающего, сцапали. Когда отсидел и вышел, подсел на игровые аппараты, принялся проигрывать те крохи, что зарабатывал, залез в долги, связался с нариками, после сторчался, и тоже уже по земле не ходит. А третий стал полусектантом не от мира сего, нашёл себе подобную же дуру, детей наделал, надавав им имена из фэнтезийных фильмов, а потом бросил и детей и жену, причём беременную новым, шестым по счёту ребёнком, когда ему левая баба похитрее в уши надула про любовь большую. Сейчас доит какую-то третью бабу, и прячется от бывшей жены и приставов, чтобы алименты не платить. И я тебе честно могу сказать, что эти трое жалких пидорасов — мне вот вообще не пример.

— Во-первых, это частные случаи, — несколько опешив, говорю я. — Во-вторых, вы снова грубите. И, в-третьих, воспитанность не противоречит тому, что… А, ладно, — махнув рукой, говорю я, — бесполезно…

Машина снова останавливается у горящего красным светофора.

— Олесь, — повернувшись ко мне, говорит Лев. — Я — не пай-мальчик, это верно. Но цели обидеть тебя у меня нет. Врубаешься?

— Нет, — не глядя на него, отвечаю я. — Не врубаюсь.

Он усмехается.

— Ладно. Давай перейдём на "ты".

Молчу. И по прежнему не смотрю на него.

— Угу, — ухмыльнувшись, говорит он. — Не сработало.

— И не сработает! — взглянув на него, восклицаю я. — Потому что неискренне!

Хмурится.

— Чегой-то не искренне-то?

— Товой-то.

Загорается зелёный, и Лев, вновь повернувшись вперёд, утапливает педаль газа. Машина срывается с места и принимается стремительно набирать скорость.

— Ебать, я влип, — смеётся Лев. — Такую козу зацепил, что хоть вешайся.

— В вашем случае, это вариант, — огрызаюсь я.

— Не, я слишком люблю жизнь для такого, — смеясь, отвечает он. — И живу в кайф, а не по программе института благородных девиц, как ты.

— Ну вот и живите, а от меня отстаньте!

— Неа. Не остану.

— Слушайте, нафига я вам сдалась, а?! — снова повернувшись к нему, вскипаю я. — Ну, видно же, что мы — очень разные люди! Что друг другу совершенно точно не подходим! Снимите себе стриптизёршу в клубе и общайтесь с ней так, как привыкли!