Расскажи мне сказку на ночь, детка - Елена Дженкинз (2022)

…Если завтра Аманду не найдут, я сломаюсь. А сегодня еще держусь. Прямо сейчас, правда, не за что держаться: подо мной метра четыре пустоты, которые кажутся целым километром. В голове шумит, и от каждого порыва ветра замирает сердце в страхе. Я не могу обернуться, вдохнуть нормально – остается лишь идти вперед. Колени дрожат сильнее, тьма в глазах сгущается, и чтобы выйти из прострации, вспоминаю о Чарли. Шаг, еще шаг… Это просто земля. Обычная поверхность. Нужно снова сфокусироваться на ней.

Лобстер. Подходит и садится у стены соседского дома, но не скулит; смотрит на меня, а я – на него. И как-то даже дышать легче становится. Лишь бы не завыл, иначе Чарли распахнет шторы, и я паду жертвой собственной ревности.

Тиски в груди не ослабевают, но я делаю последний шаг, до крови кусая губу, и становлюсь на широкий подоконник Осборна. Оседаю и упираюсь ладонями в гладкое дерево, сглатывая соленую кровь и ужас того, что я преодолела пропасть. Сама, без страховки.

О господи…

Оборачиваюсь, и становится грустно: я прошла всего несколько метров, а не обогнула земной шар, как мне показалось. Но для меня это настоящий подвиг, хоть и на грани безумства. Голова все еще кружится, а сердце бабахает, как готовая рвануть граната.

Никогда не повторяйте чужих дуростей в домашних условиях, дети.

Итон облегченно показывает мне большой палец, а я снимаю «лапки» лестницы; брат нажимает на кнопки, убирая ее. Он еще раз смотрит на меня и уходит. Рыдать от стресса пошел, наверное. Или падать в обморок. Или менять штаны.

Затаив дыхание, раздвигаю шторы и упираюсь взглядом в полуголую Кэт, которая выходит из ванной комнаты. Кошка-паразитка спотыкается и начинает визжать, прикрываясь руками, но я прикладываю палец к губам, показывая, что если она не заткнется, то я помогу.

Кэт умолкает и таращится на меня, как на ангела возмездия, а я спрыгиваю на пол и стараюсь не анализировать проклятое бытие, которое тыкает меня носом в измену Чарли. Он в ванной, я слышу его шаги. Он входит в комнату – и у меня перед глазами рвется пленка, кино обрывается, кадры пылают в огне, прижигая кровоточащую рану в сердце.

Это не Чарли.

Это не он.

Не он…

Облизываю сухие губы и прислоняюсь спиной к стене, медленно сползая, испытывая полное, абсолютное равнодушие ко всему. А потом я начинаю смеяться. Паника, страх, пережитый за день стресс и подозрения, терзания – все уходит со смехом, который заполняет планету и оглушает. Но никто, кроме меня, его не слышит, потому что я смеюсь беззвучно. Громкость включена только внутри.

Кажется, пролетают целые столетия, прежде чем я поднимаюсь.

– Привет, – говорю Кошке-Кэт и, судя по всему, уже не целомудренному Джерри, раздетому до пояса. – А ты ничего, качаешься, да, Джерри? Молодец. Грудь бреешь или воском обрабатываешь?

Он молчит как рыба, и я оглядываюсь.

Вся комната завалена рисунками. Карандашные наброски, смятые и аккуратно сложенные на столе, на креслах, на полу. Я брожу по комнате и рассмариваю их с маниакальным обожанием, понимая, что все это время Чарли рисовал меня. Одетой, обнаженной, одну и вместе с ним. На некоторых набросках портреты хорошо прорисованы, а кое-где лишь плавные линии, как танец.

Нет, это конец света. Мы с Чарли – двое буйнопомешанных, которые нашли друг друга.

Джерри и Кэт, далеко не трезвые, продолжают молча таращиться на меня, а потом в шоке – друг на друга, будто не понимают, как оказались вдвоем в чужой ванной комнате, да еще в таком пикантном виде.

Пить меньше надо.

У кровати валяется пачка презервативов, и я забираю один, пряча в декольте за неимением карманов. Так, на всякий случай.

Подмигиваю онемевшим одногруппникам и выхожу из спальни в поисках Чарли. Его имя сейчас звучит, как ангельская песня. Лишь бы он меня не выгнал, мой мстительный, злопамятный, лучший на свете парень.

На втором этаже еще три комнаты, и я заглядываю в каждую.