Самые безумные мысли, жестокие и нелепые, захлестывали ее, и сквозь их наплыв пробивалась такая жгучая невыносимая боль, что Адель до хруста сжала пальцы, лишь бы не застонать. Хотелось метаться по комнате, куда-то бежать, лишь бы решить, наконец, что к чему! Взглянув на собеседника пустыми холодными глазами, она резко прервала его, и лицо у нее было искажено гримасой боли и отчаяния:

— Я не могу больше с вами говорить. Нет времени. Будет лучше, если вы уедете.

Не глядя на префекта, она быстрым шагом устремилась к двери, словно непреодолимая сила подгоняла ее, и через секунду Делессер остался в гостиной наедине лишь с запахом духов мадемуазель Эрио.

6

Она была раздавлена отчаянием. Она, не находя себе места, сознавала только одно: нужно увидеть его, а там всё прояснится.

Как она столько месяцев жила, даже не видя его или видя только издали, нынче казалось Адель совершенно удивительным.

Поразительно ослабев сейчас, она не знала, откуда у нее брались раньше силы для такой разлуки. Ведь подсознательно он всегда был внутри ее, внутри каждой клетки, по ночам она в беспамятстве шептала его имя всякий раз, когда было хорошо, — так как же можно было существовать, не имея возможности послушать его голос, увидеть его лицо, коснуться густых светлых волос, залюбоваться чуть меланхоличной усмешкой, заглянуть в темно-синие глаза, те самые, что когда-то сводили и продолжают сводить ее с ума?

Адель не знала, что за сила в этом человеке, почему она тянется к нему. Одно его слово, и ей, казалось, ничто не было нужно. За ним она пошла бы на край света. Сейчас, после разговора с Делессером, она сидела в полной растерянности рядом с кроваткой Дезире, всматривалась в личико спящей дочери и вдруг поймала себя на мысли, что ищет в ребенке черты Эдуарда. Чем больше их было, тем дороже была ей Дезире. Она любила ее болезненной, огромной, печально-жертвенной любовью. Но даже она, эта крошка, не могла успокоить Адель сейчас, когда нервы были так расстроены, а сердце пронизывала острая, как игла, боль.

Мари д'Альбон… Боже мой, ведь весь выигрыш будет на ее стороне, ибо что подумает Эдуард об Адель, которая донесла на него и из-за которой его арестуют? Она и так совершила столько постыдных поступков, что он навеки отвернулся бы от нее, а теперь еще и это.

Надо же, она сотворила все эти гадости как бы в пику ему, и теперь же проклинала себя за то, что была так глупа. Вся эта ее дурацкая карьера, проституция, приемы, скандальные танцы — как же глупа она была! Зачем намеренно делала всё, что бы стать недостойной его? Зачем? Безумных! ужас охватывал Адель, когда она вдруг ловила себя на мысли, что совершенно не понимает, зачем было затрачено столько усилий на создание того, чем она недавно гордилась, но что на самом деле даже в ее глазах ничего не стоило?

Как сомнамбула, она грезила, вспоминая то счастливое лето, встречу в Нейи, когда отдалась ему, пытаясь этими воспоминания приглушить боль, но та жгла душу еще сильнее. На какой-то миг ей даже почудился голос Эдуарда, все его мягкие интонации, и, опомнившись, Адель вскочила на ноги. Лицо ее было бледнее полотна, глаза пылали.

— Я не могу этого больше выносить, — проговорила она, пытаясь вернуть себе ясность мыслей. — Это слишком больно.

За окном уже сгустились сумерки, и шел крупный мокрый снег. Адель, не сказав никому ни слова, вышла на улицу, кутаясь в меховое манто и некоторое время бесцельно шла вперед по тротуару, под газовыми фонарями, разливающими свет, и даже не задумывалась о том, как опасно пешком бродить по вечернему Парижу в столь роскошных собольих мехах. Впрочем, опасность ограбления вообще волновала ее меньше всего: пожалуй, она могла бы сейчас сбросить манто на землю и пошла бы дальше, ничего не заметив, — такое оцепенение и тоска охватили ее.