Не по торной дороге - Анатолий Брянчанинов (1905)

— Здравствуйте! — воскликнула появившаяся вдруг Бирюкова и протянула Каменеву руку. По ее закрасневшемуся лицу и прерывавшемуся голосу видно было, что она торопилась. — Как узнали вы о нашем приезде?

— Да дворник ваш милым человеком оказался: уведомил… Ну, я и тово… с визитацией.

— Очень любезно. Надеюсь, вы довершите вашу любезность, отобедав с нами?

— Ей-Богу, не могу, — с едва заметным замешательством отвечал доктор. — Тут у меня трудно больной есть… Резался дурак… ну я ему зашил… боюсь, чтобы опять того… Я и то насилу урвал минуту. Ну, а вы-то как себя чувствуете?.. Пилюли принимали? Купались аккуратно?

— Все делала, да пользы что-то не вижу.

— Послушаем… я и стетоскоп захватил… Разрешите?

— Пожалуй, — равнодушно согласилась хозяйка и пригласила Каменева в смежную комнату.

— Какие тут лекарства, — по-французски отнесся к Насте Орест, как только Надежда Александровна и доктор вышли, — когда душа покоя не знает.

— Да, тоскует сестра ваша… Как ни старается она скрыть это, но я-то вижу!

— Мишутка! — подозвал к себе сына появившийся в дверях Бирюков. — Марш ко мне!

Ребенок посмотрел на отца, мгновенно взобрался на колени к дяде и положил голову на его плечо.

— Поди сюда, говорят тебе! — крикнул Владимир Константинович.

Миша крепче прежнего прижался к Осокину и не думал сходить с коленей.

— Иди к отцу, — сказал тот, ссаживая племянника. — Иди же… не хорошо! — уговаривал он его.

Мальчик сделал было несколько шагов, но вдруг заплакал и вернулся.

— Плакса дрянная! — оприветствовал сына Бирюков. — Сашка! — подозвал он старшего. — Хочешь водки?

— Хочу, — отвечал мальчик, подходя.

— Молодчина! — потрепал его по щеке отец, налил ему полрюмки и дал выпить: ребенок закашлялся.

— Что это вы делаете? — вскричала Настя, вскакивая и уводя от него Сашу.

— Ничего, пройдет! — расхохотался Владимир Константинович. — На, вот, закуси, — подал он сыну кусок бутерброда.

Орест только плечами пожал.

— Водка желудок укрепляет, — словно оправдывался Бирюков, — от золотухи доктора всегда водку прописывают.

— Саша вовсе не золотушен, да и вряд ли водка вообще детям полезна, — заметила Завольская. — Спросите Каменева — он здесь.

— Где?

— У вас в кабинете; Надежду Александровну выслушивает.

Владимир Константинович всполошился.

— А что?.. Разве она нездорова?.. — Ангельчик! Милочка! — бросился он к входившей жене и стал целовать ее руки. — Ты больна?..

— Нет.

— А доктор что же выслушивал?

— Ведь ты знаешь, что у меня грудь слаба… ну он и следит за тем, чтобы она совсем не расстроилась.

— Так у тебя теперь ничего не болит?

— Ничего.

— Урра! — крикнул вдруг Бирюков, подошел к закуске, налил себе водки и, провозгласив «за здравие нашего ангела!», опрокинул рюмку в свою широкую глотку.

Надежда Александровна с сожалением, похожим на презрение, посмотрела на мужа и, подозвав к себе детей, села к столу показывать им карточки.

— А доктор-то где же? — вспомнил вдруг Владимир Константинович.

— Уехал, — ответила жена.

— Ну черт с ним, коли уехал! Надя, знаешь новость: жид Блюмензон издох.

— Да разве я его знаю…

— Помилуй матушка: кто эту ракалию[39] не знал… Ростовщик, который и с живого и с мертвого драл… восемьдесят тысяч чистоганом оставил!.. Вот канальское-то счастье таким болванам, как племянничек его любезный!

— Как вам, однако, мало для счастья нужно! — со злобной ноткой заметил Осокин.

— Восемьдесят-то тысяч мало? Эк ведь как забирает!

— Вы не поняли… Не велико счастье такие деньги наследовать!

— Это почему? Особенные они, что ли?

— Особенные. Это — пот и кровь бедняков, нищета и позор, может быть, целых семейств!

— Фу! как громко! — развел руками Бирюков. — Не отказаться ли ему, бофрерчик, а?

— Я бы, может быть, и отказался, — серьезно сказал Орест.