Не по торной дороге - Анатолий Брянчанинов (1905)

О поступке Огнева было тотчас же передано Надеждой Александровной брату и мужу. Орест очень обрадовался, что подозрения его, на счет отношения сестры к губернскому франту, рушились таким блестящим образом, но вместе с тем его крайне взбесила манера, с которою принял это известие Владимир Константинович. Бирюков никак не хотел поварить, чтобы его друг, благовоспитанный Леонид Николаевич, мог решиться на подобную дерзость и всю эту историю отнес к расстроенному воображению жены, которой во что бы то ни стало хотелось выжить Огнева из их дома, в ущерб его, бедного супруга, спокойствию. Но на этот раз Надежда Александровна, поддерживаемая братом, настояла таки на своем: она объявила мужу, что если он находит приличным принимать, после подобного поступка, г. Огнева, — то она ни в каком случае не может и не желает этого допустить, и если негодяй этот явится к ним в дом — она немедленно переселится к брату и объявит родным о невозможности жить с подобным мужем. Бирюков, сильно рассчитывавший на поправление своих запутанных дел весьма вероятной подачкой Ореста, при получении будущего наследства, моментально смолк и, скрепя сердце, вынужден был передать Огневу решение Надежды Александровны, конечно, всячески постаравшись позолотить эту горькую для самолюбия франта пилюлю.

Все эти передряги естественно не могли не влиять на здоровье Бирюковой, тем более, что супруг ее день ото дня все более и более расширял круг своих неблаговидных деяний.

Раз как-то вечером, вскоре после происшествия с Огневым, Осокин сидел в спальне Надежды Александровны; ей в этот день что-то особенно не поздоровилось, и она легла в постель. Бирюков с самого утра уехал на охоту, Настя была у детей, и брат с сестрой оставались одни. Больная была очень грустна и изредка нервно всхлипывала.

— Ну могу ли я чувствовать к этому человеку что-либо кроме презрения? — продолжала она начатый разговор. — Ты помнишь, как он вел себя в прошлой истории… самолюбьишка-то даже нет! Теперь тайком с этим мерзавцем видится! Что же это за мужчина, который за честь жены не только не может — не хочет даже вступиться! А его последний поступок… рассказывать-то даже гадко!

— Что такое? — спросил Орест.

— Третьего дня получила я с почты тысячу с чем-то рублей; из этих денег пятьсот надо было тотчас уплатить процентов по закладной, а на остальные надо жить три месяца. Я заперла их в шкатулку и ключ положила к себе в карман; сегодня иду за деньгами — шкатулка отворена и пуста: супруг мой деньги вытащил и все дочиста проиграл вчера в карты!

Она не выдержала и заплакала.

— Чем теперь проценты платить?.. Чем жить? — заговорила она, помолчав. — А низость-то какая!

— Кому он проиграл… Огневу? — спросил Осокин.

— Говорит, что нет… В клубе кому-то… Пристал сегодня ко мне с разными ласками (ты знаешь его манеру), чтобы я выпросила у дяди тысяч хоть пять на уплату долгов — я, конечно, отказала, и он, чтобы утешиться, уехал на охоту!

— Надо, однако, Надя, выйти каким-нибудь образом из этого положения… Пятьсот рублей на уплату процентов я смогу найти, но ведь необходимо подумать, на что жить… Бриллианты твои целы?

— Давно пропали в залоге! — махнула рукой Бирюкова.

— А твоя усадебка в какой сумме заложена?

— В пяти тысячах.

— Когда срок платежа процентов?

— На днях; вот из этих пятисот рублей, которые Владимир Константинович проиграл, надо было и за Грязи внести.

Орест размышлял.

— Вот что, Надя, — после небольшой паузы сказал он, — на твоего мужа рассчитывать нечего: служить он не способен, да и не хочет, а постоянно перевертываясь, вы дойдете до нищеты; надо на что-нибудь решиться.

— Да на что же, Остя?

— Брось все и переезжай в Грязи… Денег на время я тебе достану, а ты сейчас же переговори с Татьяной Львовной и затем обратись к дяде… Он любит тетку… И я с ней поговорю…

— Но ведь это разрыв, Остя!

— Пожалуй… А что же придумать другое?