Не по торной дороге - Анатолий Брянчанинов (1905)

— Страшно! — закрыв лицо руками, содрогнулась Бирюкова.

— А перспектива нищенства, чахотки — не страшна?

— Стыдно просить… да вряд ли дядя и даст.

— Попытаться необходимо: время не терпит. Ты — не я; я трудиться могу, а ты связана детьми и ничего заработать не можешь. Ну, не удастся у дяди — можно будет Владимира Константиновича в опеку взять…

— Скандал! — ужаснулась Надежда Александровна.

— Хуже скандал будет, когда все у вас продадут, и ты с детьми вынуждена будешь руку протягивать.

— О Боже мой! — простонала бедная женщина, бросаясь брату на шею. — Помоги, Остя, родной мой! — залилась она слезами.

— Полно… успокойся… Бог милостив. Устроим как-нибудь, — утешал ее Орест, — денег я достану… хоть из-под земли вырою! Только не плачь… для детей поберегись…

— Ох, детки, детки! — воплем вырвалось у Бирюковой и, распустив руки, она упала на подушку. Из стесненной груди вылетало несколько хриплых стонов, по всему телу пробежала судорога, другая, третья — и больная разразилась вдруг сильным истерическим плачем.

Орест совершенно растерялся; он впервые присутствовал при подобной сцене. Бледный как полотно, бросился он на колени перед сестрой, целовал ее руки, называл самыми нежными именами; потом схватил стоявшую в стакане воду и начал брызгать ею в лицо больной. Надежда Александровна сделала движение рукой, как бы отмахиваясь, но припадок не прекращался. Осокин, весь дрожа, отыскал колокольчик и начал звонить изо всех сил… Вбежала горничная.

— Настасью Сергеевну сюда! — крикнул он охрипшим голосом. — Да капель, что ли, каких!

— Господи, что это такое? — бросился он на встречу Завольской.

Та поспешно отыскала спирт, капли и стала хлопотать около Бирюковой.

— Я за Каменевым съезжу, — вполголоса предложил Орест.

Настя одобрительно качнула головой.

— Не надо! — хотя слабо, но настойчиво сказала больная. — Проходит…

— Все бы лучше, — заметил брат.

— Нет! — с небольшим раздражением возразила Надежда Александровна. — Настя, милая, дайте мне воды.

Осокин подал.

— Merci! Теперь почти прошло… слабость одна… Я постараюсь уснуть. Остя, заезжай через часок.

— Я здесь останусь, Надя, с Настасьей Сергеевной посижу.

— Ну, хорошо. Что дети, спят?

— Уже с полчаса как уложили.

Осокин вышел, а через несколько минут явилась и Завольская.

— Как вы встревожены, — воскликнула она, вглядываясь в его бледное лицо, — не хотите ли чего-нибудь?

— Нет, благодарю… я уже воды выпил… О Боже мой! — всплеснул он руками, тяжело опускаясь на диван. — Счастье еще, что около нее есть такое доброе сердце, как ваше!

Он вдруг схватил руку девушки и крепко, несколько раз, пожал ее; яркий румянец вспыхнул на щеках Завольской.

— За мою бедную сестру! — с чувством проговорил он.

Слезы блеснули в глазах девушки.

— Вы… добрее меня! — тихо сказала она, стараясь скрыть свое смущение. Но молодой человек не расслышал этих слов: подперши голову руками, он думал тяжелую, скорбную думу.

— Орест Александрович, — после паузы несмело начала Завольская, — извините, что я вас побеспокою…

— Чем? — быстро повернулся к ней Осокин.

— …Я ведь к вам на днях собиралась…

— Ко мне? — изумился Орест.

— Да; мне надо переговорить с вами, просить вашего совета, а здесь, вы сами знаете, это почти невозможно; вот только сегодня выдался такой случай.

— Да что такое?

— Помогите мне в деле, которое для меня крайне тяжело, а для сестры вашей, смею думать, имеет некоторое значение.

— Господи! — встревожился Осокин. — Еще! Говорите ради Бога!