Пока она шептала на бретонском, как все это странно и невежливо, я смогла, наконец, осознать, что у меня за дверью, в гостиной, ожидает Морис де Талейран, министр иностранных дел Республики и вообще один из влиятельнейших людей Европы. Я знала, что он играет в карты до глубокой ночи и пропадает в салонах, и это делало его визит более объяснимым, но я понимала еще и то, что ради простого любопытства он не стал бы беспокоить меня в такой час… И вообще, откуда он знает, что я в Париже? Сон как рукой сняло. Я вскочила, жестом велела Адриенне подать мне пеньюар.

— Как, мадам выйдет в таком виде?

— Неужели вы думаете, что я буду два часа причесываться? Слава Богу, я достаточно хороша, чтоб иметь возможность показываться людям без трех фунтов краски!

Впрочем, сказав это, я все же подошла к зеркалу, провела пуховкой по лицу и нанесла немного кармина на губы. Потом расправила кружева пеньюара на груди, встряхнула копной золотистых волос и спустилась в гостиную, где, опираясь на спинку кресла, меня ждал Шарль Морис де Талейран-Перигор.

2

Он стоял именно у того кресла, на котором когда-то в 1798 году сидел полицейский Лерабль, присланный Клавьером, и вспомнив ту сцену, я не сдержала улыбки. Нынешняя ситуация была противоположна той настолько же, насколько внешность самого министра была далека от облика того нанятого бедняги. Талейран нынче имел вид большого вельможи. Одетый в темно-синий, тонкого сукна, шитый серебром сюртук, белые кюлоты и чулки, с безупречной осанкой, высоко вскинутой головой, гордую посадку которой подчеркивал тугой стоячий галстук, он до того напоминал тех аристократов, которых я много лет назад встречала в королевской приемной Версаля, что у меня на какую-то секунду захватило дух.

Несмотря на поздний час, его прическа была в безукоризненном состоянии, светлые густые волосы до сих пор сохраняли ту знаменитую «плавающую» волну, которую многие пытались безуспешно копировать; голубые глаза смотрели спокойно и уверенно, слегка вздернутый нос добавлял высокомерия и без того надменному лицу, — и, созерцая все это, я внезапно поняла, почему он сумел завоевать такое влияние на Бонапарта. Рядом с ним, в тени его громкого имени любой выскочка, конечно же, будет чувствовать себя человеком второго сорта и искать опору в его благосклонности.

Он поклонился мне очень почтительно, очень церемонно, и я ответила ему тем же, ощутив, правда, некоторое замешательство от того, что выгляжу так по-домашнему. Но когда он выпрямился, и наши взгляды встретились, я заметила, как мелькнул в его глазах огонек нескрываемого мужского интереса. Этот огонек мелькнул всего на миг, и Талейран, славившийся самообладанием, тут же погасил его, но я уловила этот знак и улыбнулась.

— Приветствую вас, Морис. Даже не спрашиваю, почему…

— Почему так поздно? Но, друг мой, вы, конечно же, знаете, что для меня это не время. Человек, который просыпается в полдень, может позволить себе визит вежливости ночью.

— Полагаю, не только эти соображения руководили вами, не так ли?

— Не только. — Тон его стал серьезен. — Я не хотел привлечь слишком много внимания к нашей встрече. Сегодня… э-э, сегодня я был у герцогини Фитц-Джемс, и ищейки Фуше[2] полагали, что мой вечер закончится, как всегда, за партией реверси[3]. Поэтому они оставили меня. Я приехал к вам абсолютно незамеченным, и ваша репутация, мадам, не пострадает.

— Благодарю. Это единственное, что меня беспокоило, — сказала я не без иронии, понимая, что, конечно же, не мое доброе имя заставляло его принимать такие меры предосторожности.

Он окинул меня внимательным взором, и снова огонек восхищения, уже знакомый мне, мелькнул в его глазах.

— Невероятно. Мне сказали, вы произвели на свет сына в конце февраля? Но в это невозможно поверить: вы свежи и стройны, как флорентийская роза. Или… как бретонская гортензия?

Я засмеялась: