Тихий шепот - Нева Олтедж

Я на секунду закрываю глаза и смахиваю слезы рукой. Снова смотрю на него, Михаил все еще стоит в той же позе, спиной ко мне, смотрит прямо перед собой и дает мне возможность собраться с мыслями. Я делаю глубокий вдох, достаю компресс и антисептический спрей и уделяю внимание порезу на его левой лопатке. Он не очень глубокий, возможно, швы накладывать не придется. Я несколько раз протираю порез стерильной марлей, смазываю его кремом с антибиотиком, затем накладываю фиксирую порез с помощью стежками-бабочками. После этого накладываю слой марли и закрепляю ее несколькими полосками медицинской ленты. Я делаю еще один вдох, чтобы подготовиться к предстоящей боли, и кладу руку на его плечо.

— Повернись, Михаил. — Мой голос такой тихий, едва слышный шепот, но кажется, что я кричу, потому что горло болит так, будто кто-то скребет наждачной бумагой по моим голосовым связкам.

Михаил поворачивается ко мне так быстро и внезапно, что я вздрагиваю. Он смотрит на меня так, будто у меня выросла еще одна голова. Я перевожу взгляд на его грудь. Следов плети нет, но есть ожоги на боку и животе, а также множество шрамов от ножевых порезов, как на его руках. Боже, как он вообще жив?

Я смотрю на его замкнутое лицо, поднимаю руки и зарываю их в его волосы. Не отрывая взгляда от его глаз, я просовываю один палец под нитку его повязки и жду. Он не говорит ни слова, стиснул зубы и кивает. Я в ответ и снимаю повязку.

У него по-прежнему оба глаза, но если левый глаз ясный и темно-синий, то радужная оболочка правого гораздо бледнее и туманнее. На коже вокруг него и на веке есть несколько сильных рубцов, как будто кто-то пытался удалить ему глаз.

— Правый глаз видит лишь на пять процентов, — говорит он отстраненным голосом, — но он мешает видеть левому, из-за чего зрение расплывается. Я постоянно ношу повязку, кроме сна, тренировок и душа.

О, Михаил. ...что с тобой случилось? Хотелось бы знать, расскажет ли он мне когда-нибудь, что с ним случилось. Поскольку я сижу высоко, мы почти лицом к лицу, поэтому я беру в ладони его лицо ощущая жесткие бугры на его коже и наклоняюсь вперед, чтобы наши носы соприкоснулись.

— Господи, Бьянка. — Он закрывает глаза и прикасается своим лбом к моему. — Как ты можешь смотреть на меня?

Я протягиваю руку, чтобы убрать прядь его волос, упавшую на лоб, и провожу тыльной стороной ладони по его правой щеке. Боль, которую он испытал при этом, должна была быть невыносимой. Самый длинный из шрамов рассекает его правую бровь на две части, и я провожу пальцем по нему, затем по носу, пока не дохожу до рта.

— Я думаю... — Мое горло кричит от боли, но я все равно продолжаю. — Ты... сексуальный.

Обхватываю его лицо ладонями и целую в губы. Потом еще и еще. Я одержима его губами. Мне кажется, я могла бы часами просто его целовать.

— Ты сумасшедшая, solnyshko.

Нет, не сумасшедшая. Просто влюблена в него.

Мне плевать на шрамы и его глаза. Для меня он самый красивый мужчина, которого я когда-либо встречала. Медленно, я скольжу руками по его груди и прессу, пока не добираюсь до пояса его брюк и начинаю их расстегивать. Михаил издает звук, напоминающий рычание, подхватывает меня и несет в спальню.

— Снимай одежду, — говорит он, укладывая меня на кровать.

Я в рекордно короткие сроки освобождаюсь от футболки и джинсов, вожусь с застежкой лифчика, пока он зацепляет пальцами за пояс трусиков и спускает их вниз по моим ногам.

— Ты, — он целует мою лодыжку, — такая чертовски красивая. — Еще один поцелуй, на бедре.

Я смотрю, как он наклоняется, зарывается лицом между моих ног и лижет мою киску.

— Я не слишком привлекательный, — еще одно лизание, — но я сделаю так, что ты Бьянка никогда не подумаешь ни о каком другом мужчине.