Рождественский пирог - Лора Локингтон

Димелза спала с нежной улыбкой на лице. Возле кровати стояла свеча, и я могла разглядеть лежащего у ее груди ребенка. Прелестная картинка, от умиления у меня даже в носу засвербило.

— Как вы ее назовете? — спросила я шепотом, вытирая щеки. В жизни столько не плакала. Только и делаю, что лью слезы.

— Бьянка, потому что кругом белым-бело от снежка, — прошептал в ответ Том. — Бьянка Поппи.

Боже… Ну, все. Теперь я разревелась по-настоящему.

— Том, спасибо тебе!

Он вывел меня из комнаты, ворча под нос, что завсегда все бабы плаксивые. Я шутливо пихнула его в бок, и он улыбнулся. Дети сидели в своих кроватях, на столике горела свеча.

— А что ты плачешь? — спросила Ева, поглаживая мою руку.

— А то, что кроху повидала, а женщины завсегда от этого плачут, — хмыкнул Том.

Я рассмеялась и пожелала детям спокойной ночи. От них пахло детством: графитом, леденцами и яблоками. Я обняла их и прижимала к себе, пока Тоби не пожаловался сварливо, что в нем весь воздух вышел. Я пообещала, что утром первым делом навещу с ними жеребенка Джики.

Том стоял, подпирая дверь и зевая во весь рот.

— Иди спать, — прошептала я. — Я впущу Патрика.

— Спасибо, и вправду пойду. Устал я чего-то. Я тама застелил в гостиной на диване и на кушетке, но она не шибко мягкая, так что пусть на ней Патрик спит.

— Спасибо. И еще раз поздравляю тебя, Том. Спокойной ночи.

Он поцеловал меня в щеку и снова широко зевнул. Я побрела вниз, по дороге заглянув в ванную, где едва не сломала палец на ноге, споткнувшись в кромешной тьме о порог. Единственным источником света была луна, висевшая в окне. Холодный серебристый свет заливал комнату, и я умылась, разглядывая в зеркале свое темное отражение. Вот уж кто вылитый призрак. Даже в темноте было видно, какое у меня изможденное лицо. Волосы торчком, глаза припухли от слез, губы потрескались. Я нащупала на полке несколько тюбиков, взяла один, вгляделась в название. Крем… Сойдет. Я щедро намазала физиономию.

После чего на цыпочках я спустилась на первый этаж, от души надеясь, что не упаду и не перебужу всех обитателей фермы. Не хватало еще сломать ногу, чтобы Патрик вколол мне конское обезболивающее. Благополучно добравшись до гостиной, я отыскала в темноте кушетку и ощупала ее. Том прав, жуткое сооружение. На такой сладкие сны вряд ли приснятся.

Я зажгла свечу и, прикрывая пламя, прошла на кухню. Там было уютно и тепло, и я решила вымыть посуду, пока жду Патрика. Протирая стол, я с трудом могла поверить, что несколько часов назад Димелза родила на нем дочь. И как бы страшно нам ни было, наверное, рожать тут намного приятнее, чем в ужасной, как выражается Одесса, больнице.

Тут все знакомое, родное. Пахнет свежим хлебом, кофе и супом, а не вонючим антисептиком. Но с другой стороны, а вдруг кровь пойдет? Тогда врачи в белых халатах со стетоскопами на шеях окажутся очень кстати. Я уже не говорю о современных лекарствах. Представляете, каково было Димелзе?

Слава богу, что у нас есть Одесса.

Прибравшись, я стала разглядывать детские рисунки, приколотые к стене. В некоторых явно угадывалась рука Джокасты. Наверное, это она занимается с детьми.

От крема лицо было липкое и почему-то чесалось. Я рассеянно поскребла щеку. Надо бы чайник поставить. Патрик наверняка замерзнет и захочет выпить чаю.

Я глянула в окно на заснеженное поле. Джики… Где лежит сейчас его хрупкое тельце? У меня не хватит духа спросить у Патрика, куда он его дел. Где-то там торфяники… Я вспомнила Табиту. Наверняка она сегодня вдоволь нагулялась, погода как раз для нее. Зато Джокаста с Дэйви, думаю, и носа на улицу не высунули. Пили с Эдвардом у камина вино, ели пышки, а Дэйви играл на рояле. Может, к ним присоединился и Алекс…

Я заварила чай и налила себе чашку. Слова Одессы пробудили во мне надежду. И даже если она ошибается, все равно завтра я пойду в «Аббатство».