Ежась на ветру, мы вернулись на кухню, и Табита тут же принялась кромсать на разделочной доске какую-то зеленую мерзость.

— Дорогая, наконец-то ты хоть что-то поешь! — порадовалась Джокаста.

— Ага, водорослей. Это очень полезно. Кто-нибудь еще хочет? — спросила Табита, не оборачиваясь.

Эдвард и Джокаста обменялись скорбными взглядами, Дэйви вздохнул, а Алекс пробормотал:

— Еще чего. Ты бы хоть сухарик пожевала, Рождество все же.

Глядя на тощую спину Табиты, я не могла не согласиться с Алексом. Ей явно не мешает хорошенько поесть. Чем она страдает? Анорексией? Я принялась вспоминать, что мне известно о недомоганиях, связанных с нарушением питания. Познания оказались скудными — у меня подобные «недуги» никогда никакого сочувствия не вызывали. По-моему, просто нелепо объедаться, а потом вызывать у себя рвоту, когда половина населения Земли голодает. Табита, конечно, была худа, даже костлява, но не дистрофик же, наверняка просто сидит на диете.

Джокаста хлопнула в ладоши и сказала:

— Так, а теперь все в часовню. Пора открывать именинные подарки. И наверное, надо поставить готовить гусей, как думаете? Что там написала Одесса?

Эдвард попытался прочесть неразборчивые каракули.

— А их не надо ничем фаршировать, или что там еще с ними делают?

Мы все молча уставились на птиц. Гуси были настоящими гигантами.

— А где картошка?

— Надеюсь, нам не придется есть брюссельскую капусту?

— Давайте не будем забивать себе голову. — Джокаста величественно взмахнула рукой, явно подразумевая, что гуси сами как-нибудь зажарятся. — Идемте в часовню. И ты тоже, Табита, если, конечно, уже поела.

— Да. Но если вы собираетесь готовить мясо, то, сами знаете, моей ноги тут не будет. Как вы можете пожирать трупы!

Улыбки на лицах Эдварда и Джокасты застыли.

— Слушай, сестренка, — сказал Алекс, — расслабься, а? Сейчас мы идем в часовню попеть в честь дня рождения.

Табита улыбнулась всем нам, поедающим бренную животную плоть, со снисходительностью человека, который думает: «Они не ведают, что творят», но промолчала, хотя ей наверняка до жути хотелось сообщить нам о пользе соевого белка.

Я сжала руку Дэйви и прошептала:

— Дэйви, а у кого день рождения?

Дэйви удивленно посмотрел на меня:

— У малыша Иисуса, конечно.

— А…

— Ага, — пробурчал сзади Алекс, — умереть можно от этих традиций…

— Мы всё слышим! — хором пропели Эдвард с Джокастой, загоняя нас в часовню.

Алекс послал им воздушный поцелуй и открыл передо мной дверь.

Меня ждало очередное потрясение. Часовня оказалась темным и очень мрачным местом. Три ряда скамей и руины алтаря. Высокие восковые свечи горели перед скульптурой Мадонны, баюкающей младенца, у ее ног кто-то разложил зеленую гирлянду. Несмотря на мрачность, здесь было очень спокойно. Меня охватило странное чувство. Однажды в старой церкви в Суффолке я испытала нечто похожее — словно ощутила соседство всех тех бесчисленных людей, что век за веком приходили туда помолиться. Вот и сейчас возникло точно такое же ощущение.

— Учти, большинству из нас медведь на ухо наступил, — прошептал Алекс, проводя рукой по моей спине, отчего у меня мурашки побежали вдоль позвоночника.

Джокаста и Эдвард запели, Алекс и Дэйви добросовестно подхватили. Я тоже нехотя присоединилась, но Табита молчала. Она первой вышла из часовни, крикнув от двери:

— Я наверх, помедитирую, потом переоденусь. Скоро вернусь, хорошо?

Джокаста прищурилась, но промолчала. Эдвард сжал ее руку:

— Не волнуйся, дорогая. Пойдем лучше выпьем.

И все отправились в зал пить шампанское.

— Как думаете, она на самом деле медитирует? — язвительно спросил Алекс. — Я бы ни за что не смог сосредоточиться, зная, что под елкой меня ждут подарки.

— Я тоже, — согласился Дэйви. — Хотя, раз уж подарки все здесь, может, нам всем чуток помедитировать?