Под кожей - Кайла Стоун

— Очень смешно. Ты совсем забыла депрессию, порезы и расстройство пищевого поведения? И все это под веселой христианской личиной? О, и в довершение, я проповедую любовь, но на самом деле трусиха, которая смотрит, как ее подруги издеваются над людьми, и ничего с этим не делает.

— Бывшие подруги, — напоминаю я.

— Бывшие подруги. — Уголки ее рта приподнимаются, но это скорее гримаса, чем улыбка.

Внезапно я хочу помочь Арианне, сделать что-то, чтобы облегчить боль в ее глазах.

— Ты была трусихой. Но теперь это не так. Ты решила действовать.

— Наверное, ты права.

— Я всегда права.

Арианна кладет обе руки на столешницу, слегка опираясь на нее.

— Ты в порядке? Голова не кружится?

— Пройдет. Всегда проходит.

— Разве Бог не должен спасти тебя от этого?

— О чем ты?

— Об этом. Обо всем, что с тобой не так. Разве не в этом весь смысл? Ты даешь Богу свои деньги и веру, и Он благословляет тебя и забирает твои проблемы.

Она качает головой.

— Я верю в Бога, Он любит меня, несмотря на все это. Он никогда не обещал избавить от всех проблем. Только помочь их пережить. До рая.

— Хм, звучит как не самая удачная сделка.

— Неправда. — Она делает глубокий вдох и продолжает двигаться. Выкладывает бананы на маленькие десертные тарелочки. — Мороженое растает. Мы добавим его позже.

Арианна искренне верит. Как бы она ни заблуждалась, она искренна. Я думаю, есть какая-то сила в вере во что-то большее, чем ты сам. Возможно, спасение.

Она накладывает рис в тарелку, затем добавляет курицу и картофельную смесь. Берет вилку и подталкивает ее через остров ко мне.

— Ешь.

— Ты тоже. — Все время, пока я жила у нее дома, Арианна почти ничего не ела, кроме рисовых лепешек, яичных белков, морковных палочек и диетической колы. Только когда я сидела рядом с ней, она съедала несколько маленьких кусочков какого-нибудь сложного, настоящего колумбийского блюда, которое готовила. Ее родители ничего не замечали и не говорили. Их почти не было дома.

От одного только запаха у меня сводит рот. И на вкус это блюдо такое же восхитительное, как и на запах.

— Я никогда не ела ничего вкуснее этого, — сообщаю ей с полным ртом сочной курицы, залитой соусом. — Лучше, чем у Билла, а он делает лучший грибной бургер на планете.

Арианна тоскливо улыбается. Набирает вилкой сочный рис, но не ест. Я не могу представить, как можно отказаться от еды, какую силу воли нужно иметь, чтобы отказать первобытному голоду.

— Ты хочешь умереть? — спрашиваю я ее.

— Что? Нет. Конечно, нет.

— Ты наказываешь себя, потому что считаешь недостаточно хорошей? Моришь себя голодом?

Она смотрит в свою тарелку.

— Я не знаю. Может быть. Глупо, да?

Я знаю кое-что о самонаказаниях.

— Глупо, но понятно.

— Легко думать, как это глупо, в голове. Сказать это вслух. Но не в моем сердце, глубоко внутри меня.

Я накалываю кусочек картофеля и смотрю на него.

— Ты думаешь, что если будешь достаточно наказывать себя, то сможешь расплатиться за свои грехи. Тогда чувство вины перестанет тебя мучить.

— Что-то вроде этого.

Я думаю о лестнице шрамов вдоль и поперек моих ног.

— Это не работает.

— Думаю, я тоже это знаю.

— Тут что-то другое. Что-то еще более тяжелое, чем причинение вреда собственному телу.

Она смотрит на меня, слезы блестят на ее густых ресницах.

— Что?

Я качаю головой.

— Еще не знаю.

Она просто смотрит на свою вилку. В ее лице столько грусти, усталости и потери. Сейчас трудно представить, как я могла считать ее такой идеальной, такой поверхностной и тщеславной. Здесь, сейчас, я вижу все ее сломанные участки, все выдолбленные части себя, которыми Арианна пожертвовала ради других.