Если завтра случится - Анна Джолос (2023)

Ощущаю укол совести. Проблем Глотовой я принёс действительно немало.

— Чё, Дань, не терпится на волю?

Неопределённо веду плечом. Странно себя чувствую… Крайние лет десять я жил по расписанию и чётко знал, чего мне ожидать от дня грядущего. И вот, когда ты осознаёшь, что это закончилось, ощущаешь необъяснимую тревогу в груди. Потому что вообще не понимаешь, что будешь делать дальше.

— Главное, на зону не загреметь, Дань.

— Ты, Иваныч, на пару с Ольгой Сергевной решил меня обработать? — присаживаюсь прямо на землю и опираюсь спиной о широкий ствол дерева.

— Старика-то послушай. Знаю, о чём говорю. У самого сын попал вот так по неосторожности.

Замолкает, осекаясь. Видимо, решил, что сболтнул мне лишнего.

Последующие пару часов проводим в тишине, которую нарушает лишь шелест опавших листьев…

К восьми иду на завтрак. После — собираю рюкзак, в который вмещаются все мои вещи. Точнее те скромные, нехитрые пожитки, что удалось наскрести за годы пребывания в этом месте.

В девять тридцать к воротам подъезжает жёлтое такси. Сергеевна озаботилась, решив, что обязательно должна сопроводить меня на вокзал.

— Пока, Дань! — прощаются со мной товарищи по несчастью.

Высыпали во двор шумной толпой. Провожают.

— Не теряем контакты, Клим.

— Давай!

— Удачи! — обмениваемся с парнями крепкими рукопожатиями.

— Данька, красавчик наш, ну пока! — утирая слёзы-сопли, лезут обниматься девчонки. Все, кроме одной.

Швец под пристальным вниманием ребят демонстративно шагает мимо меня. Усаживается в машину к Ивониной и Глотовой, хотя всё утро со мной не разговаривала.

Поди разбери этих женщин!

— Пока, — бросаю ещё один взгляд в сторону детского дома и направляюсь к такси, стараясь игнорировать зарождающееся чувство тоски в груди…

Никогда не думал, что буду испытывать нечто подобное. Впрочем, я ведь вырос здесь. Помимо дурного было много чего хорошего.

Память подгоняет всё до кучи. Вспоминаются часы нудной, навязанной учёбы.

Вспоминается, как в любую погоду гоняли мяч на спортплощадке с пацанами. И как там же дрались из-за какой-нибудь крали.

Как делили поровну всё то, что привозили меценаты.

Как взрослели и пробовали вместе что-то запретное.

Как отрабатывали бесконечные наказания и не спали ночами, собираясь в чьей-нибудь комнате для того, чтобы поиграть в картишки на раздевание.

Как скандалили с воспитателями, конфликтовали друг с другом и убегали прочь. Клялись, что не вернёмся, но возвращались.

Куда нам, сиротам, ещё деваться? Нас ведь никто за пределами детского дома не ждёт. Иначе, мы в нём не оказались бы…

Всю дорогу до вокзала Маринкина ладонь сжимает мою. Девчонка смотрит в окно и молчит, зато Ивонин-попугай тараторит без умолку. Щедро благодарит за оставленные ему «плюшки» и удобную кровать, на которой теперь собирается спать.

Приезжаем. Ольга Сергеевна подсказывает нужную платформу. Уже на перроне отдаёт мне паспорт и снова принимается читать наставления на будущее.

— Хватит вам, задолбали со своими нравоучениями. Дань, отойдём? — Швец, психуя, тянет меня за руку.

Останавливаемся чуть поодаль, у столба.

— Будешь думать обо мне? — смотрит прямо в глаза, вздёргивает подбородок.

— Ну так, иногда, — отвечаю честно.

Толкает кулаком в плечо, а потом, повиснув на моей шее, как зарыдает!

Что в таких случаях предпринимать — не имею ни малейшего понятия. Стою истуканом.

— Даня-Даня, — всхлипывая, приговаривает тихо. — Так ниче и не дошло, да? — прижимается своими горячими губами к моим. — Ты для меня… ты… больше, чем все они, Дань. Особенный. Я тебя… Я тебя…

— Ты чё, ему в любви признаёшься, Швец? — обалдело гогочет Денис, ошивающийся поблизости.

— Заткнись, полудурок! — утирая слёзы, шипит Маринка.

— Ой, и сердце-то у неё есть оказывается.