Святоша - А. Заварелли

Теперь все сливается воедино. Одно гигантское море цвета и размытых лиц. Голоса и обрывки разговоров. На бирже NASDAQ[3]. Безжалостно шикарные рестораны и правда ли, что увлечение сыроедением закончилось? Проблемы с няней, проблемы с женой, продажа обуви, занятия йогой и…

Господи, была причина, по которой я оставила все это позади.

Я ничего не понимаю.

Дюк должен был быть здесь, среди всех этих лиц, болтать о делах с большой толстой сигарой во рту. Но я его не вижу, Дюк опаздывает уже больше чем на час; у меня голова раскалывается, когда я изо дня в день слушаю эту херню.

Я хочу уйти. Пойти домой и делать то, что делают нормальные люди. Влезть в пижаму, почитать хорошую книгу и посмотреть что-нибудь из трендов в Twitter, а затем отправить одну из моих собственных уникальных мыслей о том же, о чем все остальные уже говорят.

Потому что такова поп-культура.

Рядом со мной в баре сидит женщина, и она произносит отвратительную обличительную речь, которая отдает чувством собственной важности, в адрес того, кто, как я могу только предположить, является ее кавалером.

Она заявила ему, что говорит на шести языках.

И она путешествовала по миру, и это такая романтическая идея, и она хочет, чтобы все знали об этом, когда рассказывает ему о странах, в которых «чувствуешь себя как дома».

И очевидно, что женщина действительно погружена в пучину собственных мыслей и слов. А любовная интрига, которой она поддалась... это любовь к самой себе.

Я не могу больше выносить этого.

Но когда я собираюсь сделать шаг на свободу, меня поражает присутствие мужчины напротив бара. В тени, скрытый в тусклом, романтическом свете, за который люди выкладывают небольшие состояния.

Его взгляд устремлен на меня, и в нем есть что-то знакомое, даже в темноте. Дрожь пробегает по позвоночнику, и я потираю руки, уверенная, что это не что иное, как холод.

Инстинкты подсказывают мне, что нужно уходить.

Только я не могу. Потому что я действую на саморазрушение. Мышь, которая жаждет сыра, припасенного в мышеловке, и что-то кажется неправильным, но при этом она все равно движется к нему.

Это все так хорошо отрепетировано, то, как он выходит из тени на свет. Он явно готовился к этому торжественному выходу некоторое время. Делает это хорошо. Идеально. И это ужасает, именно так, как он задумал.

Мои руки липкие, спина прямая, будто стальной трос, и я вся дрожу.

Это происходит наяву.

Воздух в моих легких закончился, я не могу дышать, а он еще даже не приблизился ко мне. Так не должно было случиться. Прошло слишком много времени. У меня были годы, чтобы сшить разбитые части своей души воедино, и теперь нить кажется слабой, изношенной и запутанной, даже когда она обвивается вокруг моего сердца и сжимается.

Вот он стоит. Кошмар внутри кошмара. С иголочки, опрятный и повзрослевший. Он другой, но вместе с тем и тот же самый, когда улыбается. Ему нравится, когда я смотрю на него, и он всегда любил быть в центре внимания.

Сторм была права. Коп или нет, но Александр искал меня.

Все это время я охотилась за ним. Замышляла, планировала и плела интриги за кулисами, только чтобы узнать, что это я - чертова марионетка. Сюрприз должен был быть на моей стороне. Он был моим, и я сделала его своим, но все это не имеет никакого гребаного смысла.

Что еще он мог хотеть от меня после стольких лет?

Это не искупление.

И не сожаление, которое я вижу в этих глазах. В глазах, которыми Александр бродят по изгибам моего тела, как будто у него все еще есть на это право.

Вы никогда не догадаетесь, что его семья потеряла все. Он все еще одевается соответственно. Дорогие брюки и рубашка-поло, которую он, вероятно, наденет только один раз. Лоферы и серебряные часы. Он - ходячее, дышащее клише, и от него за километр несет отчаянием.