Время любви - Деметра Фрост

Ведь если я права… И если Олег был одноклассником и другом моих родителей, это может означать, что он очень хорошо меня знает. И я оказалась для него не просто случайной незнакомкой, а вполне себе конкретным, даже близким человеком.

Но я молчу. И так как фотографий в стопке еще полно, возвращаюсь к их изучению.

Чем больше я поднимаю вверх снимков, тем ближе я оказываюсь к настоящему. Вот этот снимок есть и у меня — мама и папа, в окружении родителей и немногочисленных друзей стоят на фоне роддома, а на руках у отца — Федька в конверте. Мама с счастливой улыбкой прижимает к груди огромный букет, а моя бабушка, уже тогда серьезно болеющая и оттого некрасиво ссохшаяся и сгорбленная, тоже здесь, надежно поддерживаемая своим сватом — отцом моего папы.

Очередной снимок сделан приблизительно в то же время — в общежитии, в котором родители жили во время своей учебы. В маленькой комнатке совсем негде развернуться, но папа выглядит вполне себе довольным, хоть и усталым — как, впрочем и его друг, в котором я снова узнаю Олега. На этот раз он коротко подстрижен и одет он в стильный деловой костюм, в котором уже куда как больше похож на себя настоящего. Улыбка уже не такая широкая и беззаботная, а глаза смотрят цепко и проницательно. Двое молодых мужчин склоняются над простой детской кроваткой, в которой лежит Федька — совсем маленький, смешной, но безумно хорошенький.

А вот на этой фотографии снова роддом. Только теперь уже на отцовских руках я в том же конверте, а Федька — у Олега на плечах. Потрясающе трогательный и удивительный снимок — у меня даже начинают глаза слезиться. И я порывисто подношу ладонь к лицу, чтобы поспешно стереть результат своих растревоженных чувств.

Остаток стопки я просматриваю куда быстрее, чем ее верхнюю часть. Из-за упрямо выступающих слез в глазах туман, и мне практически ничего не видно. Но даже несмотря на это я наслаждаюсь лицами своих родителей, немного болезненно реагирую на присутствие на некоторых из снимков Олега — крайне заметно, в отличие от мамы с папой, меняющегося и взрослеющего, — и уже совершенно не удивляюсь, когда на самой последней фотографии вижу себя, первоклассницу, в компании темноволосой девочки, а за нами — самого Должанского, покровительственно положившего свои ладони на наши с ней плечи.

Не сразу, но я вспоминаю имя этой девочки — Валя. Моя подружка и соседка по парте в начальной школе. Мы, бывало, ходили друг к другу в гости, иногда обменивались игрушками и, несомненно, поздравляли с Днем Рождения и иными праздниками.

Правда, в пятом классе мы обе обзавелись разными кругами общения, немного отдалились друг от друга, но в целом сохранили теплые приятельские отношения.

Вот тут я снова смотрю на Должанского — настоящего, теперешнего. Сидящего передо мной за столом и сосредоточенно сложившего на сцепленные в замок пальцы подбородок. Такого близкого, такого мною желанного…

Но по понятным причинам сейчас казавшимся мне практически незнакомым. И знакомым одновременно.

Удивительно, что у меня, за все мое пребывание в этом доме, почти ни разу не всколыхнулось даже легкое ощущение узнавания. Может, и было пару разу, но и тогда я отмахивалась от этой эмоции, ссылаясь на трепетное чувство влюбленности, когда кажется, что — вот он, мой человек. Моя вторая половинка.

Поразительно… Именно сейчас, когда я в моем сердце происходит целый калейдоскоп сильнейших чувств — от боли и тоски и до разочарования и осознавания своей любви — да-да, любви, теперь я это понимаю невероятно ясно! — я смотрю на Олега и понимаю, что видела его и знала. Но знала, как приятеля своих родителей, как отца своей подружки и потому не занимающего в моем маленькой детском сердечке много места.

Я чувствую неприятную тянущую боль от того, что Олег ни разу — ни словом, ни действием — не сообщил мне о своем тесном знакомстве с моей семьей. Скрывал это, вел себя совершенно спокойно и отрешенно и при этом…