— Постараюсь сделать что-нибудь легкое, — сказал он, когда я подошла ближе, чтобы посмотреть, что он режет — картофель и лук. — Картофель на завтрак и простая яичница-болтунья. Если ты справишься с этим, мы, возможно, сможем подумать о равиоли на обед, — предложил он, заставляя мои губы приподняться. — Не-а, — сказал он, когда моя рука потянулась к кофейнику.

— Почему нет? О Боже, — простонала я, мое лицо, без сомнения, выглядело таким же болезненным, как и мое сердце, при одной мысли об этом. — Только не говори мне, что я больше не могу пить кофе!

На это он усмехнулся, одарив меня широкой белозубой улыбкой, от которой по моему животу разлилось странное теплое чувство. — Давай не будем слишком сходить с ума. Нет, я просто думаю, что, поскольку кофе обезвоживает, может быть, тебе сначала захочется немного воды, чтобы ты не чувствовала себя выжатой.

Выжатой — хорошее описание того, как я себя чувствовала.

И, видя его логику, я выпила стакан воды, прежде чем выпить кофе, пока он готовил.

Долгое время царило дружеское молчание, прежде чем он нарушил его. — Расскажи мне о своей маме.

От этой просьбы у меня перехватило дыхание, я так не привыкла, чтобы люди спрашивали о ней. Конечно, я была той, кто знал, как его мать страдала и умерла от своей болезни. Я ничего не могла с собой поделать; я прекрасно понимала эту боль — тяжелое положение ребенка, оставшегося без матери. Для того, кто не прошел через это, не было никакого способа понять.

— Как долго? — спросил он, когда я сразу ничего не сказала.

— Два года, — ответила я, время делало это не менее болезненным.

— Тогда не это было спусковым крючком, — сказал он, бросая картофель в сковороду, и шипящий звук наполнил почти напряженно тихую комнату.

— Не совсем, нет.

— Расскажи мне о ней, — попросил он, полуобернувшись ко мне, все еще перемешивая картофель, чтобы он не пригорал.

Я почувствовала, что слегка пожимаю плечами. — Она была скалой. Мой отец был и всегда будет полным придурком. Я думаю, что она потратила большую часть своего времени, пытаясь компенсировать это. Будучи мамой-домоседкой, она на самом деле не могла убежать от него, поэтому она просто держалась и пыталась оградить нас от него.

— Он причинял тебе боль? — спросил он напряженным голосом.

— Нет, — сказала я, качая головой и слегка криво улыбаясь, — это означало бы, что ему действительно было достаточно не наплевать, чтобы даже заметить, что мы там были. Хотя он обращался с ней как с дерьмом. Все, что она когда-либо делала, было недостаточно хорошо. Он даже не сказал нам, что она была больна, даже после того, как она попала в больницу из-за проблем с дыханием, связанных с БАС (прим.перев.: Боково́й (латера́льный) амиотрофи́ческий склеро́з (БАС; также известен как боле́знь мото́рных нейро́нов, мотонейро́нная боле́знь, боле́знь Шарко́, в англоязычных странах — болезнь Лу Ге́рига (англ. Lou Gehrig’s disease) — прогрессирующее, неизлечимое дегенеративное заболевание центральной нервной системы, при котором происходит поражение как верхних (моторная кора головного мозга), так и нижних (передние рога спинного мозга и ядра черепных нервов)).

— Звучит так, как будто он был настоящим гребаным придурком, — согласился он, качая головой, когда потянулся, чтобы смазать сковороду и поставить ее на огонь. — Как ты узнала?

— Моя старшая сестра пришла навестить меня. Они с моей мамой планировали ее свадьбу. Когда она узнала, что происходит, она рассказала мне. Моя мама, — сказала я, качая головой и глядя на свой кофе, — не хотела «обременять» нас правдой.

Прошло всего около месяца с тех пор, как я видела ее в последний раз, в основном из-за двухнедельного отпуска, который я взяла, чтобы не потерять дни до конца этого года. Всего месяц, но, когда я вошла в ту больничную палату, она так похудела, что превратилась практически в скелет — просто кожа, обтягивающая кости.

Нормально, так сказали врачи.