Это пройдет? - Юлия Теплова

Поднимаюсь в квартиру. Открываю дверь своим ключом. В коридоре тут же появляется Дора в шерстяном платье. Волосы собраны в сложную укладку. Раскрас — боевой.

— Явилась! Предупредить нельзя было, что ночью где-то шарахаться будешь? Я все морги и больницы обзвонила! — она театрально размахивает руками, расхаживая туда-сюда.

Я снимаю пальто. Все еще болят запястья. Точно будут синяки. Мои мысли слишком громко звучат в голове, почти заглушая Дорин возмущенный голос.

«Господи, я просто сказочная идиотка. Выбрать мудака, который пытается усидеть на двух стульях, могла только я. Не нравилась тебе твоя жизнь? На тебе треша для сравнения.» Не знаю, чего мне хочется больше: расплакаться или выругаться отборным матом. Роняю маленький столик, на который мы складываем ключи и прочую мелочевку.

— Да что с тобой такое? — Дора подходит ближе и пытается заглянуть мне в лицо. — Ты чего красная такая?

— Доротея Аркадьевна. Извините, давайте потом поговорим. — поднимаю столик, скидываю обувь и иду к себе в комнату.

Мысли хаотично скачут в голове. Что мне теперь делать, на что жить? Если отец съехал, то я могу вернуться домой. Только я не знаю этого наверняка. Вернуться — значить признать, что я ни на что не способна. Так получается?

Подхожу к окну и смотрю на парк. Голые ветви деревьев выглядят печально. Все девственно-белое, как в тот вечер, когда я разговаривала с отцом на кухне. Что если мы никогда не сможем понять друг друга? Словно по волшебству, на телефон приходит сообщение: «Жду тебя сегодня в два в офисе. Нужно поговорить.»

Отбрасываю телефон в сторону. Что там говорят: наши мысли материальны? Значит, он тоже думает обо мне? Конечно, я же все-таки его дочь. Осадок после встречи с Гришей немного отпускает.

Спустя два часа выхожу в гостиную. Дора курит и остервенело брызгает краской на огромный холст: два на два, не меньше.

— Доротея Аркадьевна, что-то случилось? Вы на меня сердитесь? Вас же Надежда Викторовна должна была предупредить, что мы с Максимом и одногруппниками на вечеринке допоздна будем.

Она бросает кисть и поворачивается ко мне. Кусает губы.

— Я злюсь на тебя, но чисто для профилактики. Мне Надя вчера около одиннадцати позвонила, хотя ты и сама могла бы потрудиться.

А зачем тогда про морги и больницы нагнетать было?

— А что тогда?

— А то ты не знаешь? Поэтому небось и пошла вчера куролесить. Я ж не дура. Все понимаю. — она по-старчески вздыхает. — Гришка мой на своей стерве жениться собрался. Позвонил мне сейчас, про тебя спрашивал. Балбес. Что сын, что внук. — на мгновенье мне кажется, что она сейчас заплачет. Ее выцветшие глаза кажутся совсем прозрачными. Мне бы очень не хотелось видеть ее слезы. Я ощущаю бессилие, когда стойкие духом люди плачут.

— Да, я знаю. — внутри пусто. Сдохла надежда, и куколки вымерли, не успев превратиться в бабочек.

Я, правда, перестала надеяться. Гриша сегодня мне в этом помог. Я знаю, что люди не всегда поступают красиво. Это нормально. На то мы и люди. Но Гриша перешел черту. Мешать себя с грязью я не позволю, чтобы я к нему не испытывала. Бабушка Тая говорила: «Я землю жрать буду, но против себя не пойду». Хорошо бы, если бы мне передалась ее сила духа, потому что, когда Гриша прижимал меня к стенке, я на секунду почувствовала желание. И мне казалось, что он — тоже. Вот такая я противоречивая натура.

Дора снова берется за кисть и начинает фигачить ей по холсту, рискуя проделать в нем дыру.