Лекарство от одиночества - Юлия Резник

«Лови адрес», — булькает сообщение в мессенджере. Нервно подрагивающими пальцами открываю вкладку почты, вставляю скопированный в буфер адрес и спотыкаюсь на теме письма. Почему-то кажется, что ситуацию будут решать даже вот такие, на первый взгляд, мелочи. Подумав, решительно набираю «Отцы и дети» и спускаюсь дальше…

Потом, выспавшись, и по сто двадцать пятому разу перечитывая зависшее в отправленных письмо, я приду к выводу, что писала его в каком-то аффекте. Будучи в ладу с головой, я бы вряд ли позволила себе быть настолько беспощадно правдивой с посторонним, абсолютно чужим мне человеком. А может, дело было в том, что кроме него мне не с кем было поговорить. Не суть… Главное, что я написала, вывалив на бедного мужика все, вообще все, что внутри кипело. Даже то, что к Мишке имело весьма посредственное отношение. Всю свою любовь, все свое отчаяние, боль и страх… Ничего не пытаясь скрыть, я писала о том, как боюсь, что появление этого человека разрушит сразу несколько жизней, и умоляла его этого не делать. Не появляться. Потому что мы очень счастливы. Потому что у его сына (господи боже мой… его!) уже есть отец. Любящий отец, лучше которого этот другой не будет. А еще я просила не убивать. Меня… Может быть, излишне пафосно, но как тогда чувствовала. Зря? Ой, не знаю. Мой оппонент молчит. Может, не дождался от меня письма и лег спать. Или взял время, чтобы подумать. В любом случае паниковать слишком рано. Еще и восьми нет.

— Эля, ты тут? Привет. Как дела? Семеновна представила тебя?

Вскакиваю на ноги перед новым начальством. Вытягиваюсь по струнке. Бутенко выглядит так, как будто бухал всю ночь. И перегарище-е-е.

— Да. Я вот пока разбираюсь с приказами, — бормочу и, не сумев сохранить покерфейс, морщусь.

— Хорошо. Че, так воняет? — Бутенко ведет носом, как будто это реально — учуять собственный перегар.

— Как сказать.

— Это я с Валовым накушался.

— С Юрой? Он у тебя?! То есть у вас… — не осознавая того, что делаю, хватаю Борисыча за руку, а опомнившись, резко убираю. — Извините.

— Попросился пожить. — Бутенко ловит мой взгляд. — У меня же квартира теперь свободна.

— Ясно.

— Эль…

— Не надо, Георгий Борисович.

— Не я б ему ключи дал, так кто-то другой, чего меня крайним делать?

— И то так. Ну, я, наверное, буду работать. Спасибо, что согласился на мой перевод, — сглатываю. — Без работы сейчас остаться — самое поганое дело.

— Послушай, Эль. Я его защищать не буду. Он дурак. И сам это понимает.

— Понимал бы — так не чудил… — машу рукой. — Ладно, лучше давай не будем. Я что-то, знаешь, ни хрена не вывожу. Не могу-у-у, — последнее слово больше походит на жалкий всхлип. А я ведь жалости не хочу. Жалость — последнее дело. Бутенко же смотрит так, что мне, ей богу, спрятаться хочется. Ну, и чего он не видел?

— Эль, может, тебе домой?

— Чтобы там вздернуться? — смеюсь, захлебываясь невыплаканным. — Ну уж нет, Георгий Борисович. Лучше загрузи меня по полной работой. Чтобы головы не поднять. Чтобы сил думать не оставалось.

— Он тебя любит. Очень. Просто тяжело это мужику, когда вот так…

— Думаешь, я не знаю?!

В сестринскую влетает стайка медсестер. С интересом на нас косятся. Бутенко здоровается с ними кивком, а мне указывает на дверь.

— Ладно. Я вообще чего пришел. Твой целевой согласовали. Собирай документы и на неделе дуй в приемную.

— Серьезно? Вот так влегкую?

— А что сложного, когда люди нужны?

Будь ситуация чуть другой, я бы прыгала до потолка от радости. А так лишь растерянно киваю, а потом и вовсе сникаю. Ведь права моя мама, если Валов меня бросит, учебу я не потяну. Растерянно тру виски.

— Спасибо, только… Я должна, наверное, предупредить… В случае развода… — Господи, что мне стоит просто сказать это слово вслух! — Я не смогу учиться.

— Почему? — сощуривается Георгий.